Паломничество жонглера
Шрифт:
Дружный хор во главе с невидимым солистом грянул молодецки, распугивая птиц и заставляя господина Туллэка кривиться. «А их не меньше десяти, — прикинул Гвоздь. — Да, не сильно „трыпохнешься“ тут».
Он снова почесал грудь и мельком удивился: да что ж такое, неужто заразу прихватил в здешних койках? Не хватало еще…
— Не горячись! — крикнул невидимому, чтобы потянуть время. — Если все конские «яблоки» на меня потратишь, что сам-то жрать будешь?
— Зачем вы их злите? — вскинулась графинька.
— Ша! — отмахнулся он. — Сидите тихо и…
Да что ж такое с кожей на груди творится,
Он оттянул рубаху и увидел, что дело не в неведомой кожной заразе, а в свистке, том самом, который предназначен для Друлли. Свисток явно нагрелся, да просто был горячущим, как каштан, выхваченный из костра!
Гвоздь за нитку вытянул свисток наружу и перебросил с ладони на ладонь, чтобы тот немного остыл. А потом, разумеется, не придумал ничего умнее, как подуть в него — и, конечно, обпек себе губы.
— Он сошел с ума, — мявкнула из своего уголка Талисса.
— Не больше твоего, — рассердился Рыжий. Снаружи невидимый уже кричал «Зажыгай!» — и затрещал факел у кого-то в руке.
— Ладно! — крикнул Гвоздь. — Ваша взяла. Мы выходим, жируйте!
И знаком показал Айю-Шуну, мол, приткнись где-нибудь, может, не заметят, за дверцей или еще как; хотя, конечно, надежда на это была маленькая. Сам заныкал парочку кинжалов (вдобавок к тем, что всегда носил с собой) — и распахнул дверцу с бабской половины.
— Бросай оружие! — хрипел невидимый. — И по одному давай, без трюков! Слышь, селезень?
«Слышу, слышу, — подумал тот, выходя из двуполки. — И всё никак в толк не возьму, с чего вы такие разговорчивые? »
Гвоздь бросил парочку кинжалов на землю — для достоверности, ибо кое-что оставил при себе. Огляделся; местные работники «пера» и топора бдительно следили за каждым его движением, стоя на расстоянии, чтобы, значит, предусмотреть всякое.
А вот уже забавная деталь: позади, на тракте, маячит всадница, высокая, коротко стриженная, облаченная в охотничий костюм. Не для нее ли «лесные стражи» устроили такое многословное представление?
Вполне может быть.
— Имя! — хрипит их главарь. Теперь он виден Гвоздю: коренастый, с лицом, изувеченным шрамами, которых не скрывает даже густая неровная поросль, с оттопыренным левым ухом. Забавный персонаж, ему бы в паяцы, а не в «лесные стражи».
«А ведь такой убьет — просто чтобы доказать себе и своим людям, что по-прежнему чего-то стоит». Рыжий бы предпочел иметь дело с более, так сказать, толковыми грабителями. Хоть те, конечно, не рассусоливали бы…
— Имя! Я сказал!..
— Дальмин, — ляпнул Гвоздь невесть почему.
— Ка-ак?
— Дальмин. — «Он что, еще и глуховат в придачу?!»
— Кучер ихний, — подал голос один из лучников. — Всё сходится.
— Ежли кучер, тады руки за голову и чапай, куда мои молодцы скажут, — велел хрипатый. — Не будешь языком шаларить, живым оставлю.
— Только один вопрос, — не сдержался Гвоздь. — Собаки-то вам зачем?
— Че-его?
«Ну точно глухой! Лают же совсем рядом».
— Собаки, говорю, вам…
— Кукушонок на охоту выбрался, Топырь! — завопил вдруг кто-то из «молодцев». — С Дровосеком-младшим! Смаргивать надо!
— Чтоб те ежей рожать! — ругнулся хрипатый. — Поджигай карету! Я сказал, поджигай, т-твою!.. — Поскольку
«Хрен те с редискою, а не „этого“, — кинжалы-то у Гвоздя оставались с собой, а лучники давно уже не обращали на него внимания: одни вглядывались в чащу, откуда доносились песий лай и — теперь уже вполне отчетливо — топот копыт, другие решили не присматриваться, но поверить кричавшему — и воодушевленно драпали подальше отсюда. Последних Гвоздь трогать не стал, а двум другим послал „в подарок“ по кинжалу — в руки, разумеется. „Убил-то я за свою жизнь только двоих, графиня, но ранил намного больше народу!“
Еще одним кинжалом он «угостил» хрипатого, правда уже после того, как тот поджег двуполку. Из экипажа вылетел вооруженный мечом Айю-Шун и добавил беспорядку в и так не слишком стройные ряды «стражей». Даже господин Туллэк сунулся в драку, раскрутив над головой свою трость, — видать, не давало покоя геройское захребетное прошлое, но Гвоздь сгреб старика в охапку и оттащил подальше. Заденет еще кто локтем — выхаживай его потом, врачевателя.
После настал черед дам-с, их следовало извлечь из горящей двуполки вместе с наиболее важными сундуками (без них дурищи извлекаться не желали!); здесь Гвоздю очень помог Дальмин.
В общем, было чем заняться, и поэтому момент появления благородных господ Кайнор самым натуральным образом проморгал. Равно как и исчезновение загадочной всадницы в охотничьем костюме.
Больше всего Гвоздя насторожило совпадение: благородные господа ведь охотились и на тракт выехали случайно, однако в их свите никакой коротко стриженной дамы не наблюдалось. И не похоже, чтобы они кого-то обсчитались по дороге, но об этом надо будет после спросить. А пока — охи-вздохи (раненых разбойников), радостные восклицания (спасенных дам-с), скромно потупленные взоры (спасителей) — и догорающая тем временем двуполка, откуда Дальмин с Гвоздем, как два придурка, выволакивают последний сундучище, в котором, судя по размерам, припрятана запасная лошадь. Остальным же недосуг, ибо, как явствует из щебетанья графиньки, спасители ей хорошо знакомы.
Ну вот, а говорила, родичи далеко!..
Собственно, как понял из разговоров Гвоздь, не родичи даже, а так, сын приятеля покойного графинькиного отца да воспитанник упомянутого приятеля. Воспитанника, значит, местные обозвали Кукушонком, а сын благородного маркиза К'Рапаса у них зовется Дровосеком-младшим. Юношам годков эдак двадцать три, то бишь чуть больше, чем графиньке, но держатся наследными принцами.
Эндуан, маркизов отпрыск, с тонюсенькими усиками и бородкой клинышком, спешился и стал вполголоса утешать струхнувшую Флорину. Тем временем воспитанник Шки-Ратль («Ну и имечко! — хмыкнул Гвоздь. — Явно в родне был кто-то из Трюньила») занялся ранеными. Высокий и тощий, с золотистой кожей и коричневыми глазами, воспитанник маркиза больше всего напоминал сейчас палача на отдыхе. Вместе с ним раненых осматривали один из егерей и охотничий жрец, первый, видимо, знал в лицо многих «лесных стражей», а второй отпускал им грехи. Что последует за отпущением грехов, мог догадаться и ребенок.