Память (Книга вторая)
Шрифт:
– Чин этот, между прочим, он получил за работу экскурсоводом, – говорит хозяйка.
– Как так?
– Он хорошо знал языки и однажды провез по Петербургу и Кронштадту одного важного иностранного гостя, который в письме царю поблагодарил сопровождавшего его офицера… А это мои отец Перов Владимир Иванович. Сфотографировался студентом Петербургского университета.
– Что-то, знаете, очень характерное есть в его облике, – замечаю я, рассматривая нисколько не пожелтевшую, ясную фотографию столетней давности. Во взгляде студента –
– А он и был народовольцем.
– Расскажите, пожалуйста, о нем!
– Обычная биография думающего и честно мыслящего молодого человека тех лет… Вел революционную пропаганду среди петербургских рабочих. Был арестован в марте 1881 года вскоре после покушения на Александра Второго… Кстати, у меня есть книга, где приведена точная дата.
Рассматриваю эту, теперь уже старую книгу, изданную в 1930 году Всесоюзным обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Глава «Хроника арестов»… Знакомые имена – Желябов, Перовская…
Святые времена и святые имена! Народовольцы ошибались в выборах методов борьбы, возлагали надежды на террор, считали рабочие организации подсобной силой грядущей революции, но история все же так распорядилась, чтобы Россия вначале прошла через декабризм и народничество. Народники тоже были проторителями трудных путей в будущее, и, как декабристам, им должна быть отдана частица нашей уважительной памяти: пора бы, например, музей открыть шестидесятников и народовольцев!
Выдающийся русский революционер, из крепостных, Андрей Желябов был арестован за несколько дней до покушения 1 марта и, узнав об аресте первомартовцев, потребовал, чтоб его судили вместе с ними, как ветерана революционного движения! Софью Перовскую арестовали, судя по «Хронике арестов», 7 марта. 17 марта в чайной у Невской заставы был арестован Владимир Перов.
– Прямо на сходке взяли, с поличным. У этого дома я побывала…
В начале апреля Желябова, Перовскую, Кибальчича, Михайлова и Рысакова казнили, над остальными продолжалось следствие. Владимир Перов год просидел в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, был приговорен к пяти годам каторги, замененной ссылкой из-за многочисленных протестов общественности против суровых мер царских властей.
– Вместе с одним из своих товарищей-тоже народовольцем-Ивановым отец отбывал ссылку в Минусинске.
Опять Минусинск! Сколько же политических ссыльных прошло через этот крохотный сибирский городок, начиная с декабристов, в том числе Николая Крюкова, братьев Беляевых, Петра Фаленберга, Николая Мозгалевского и других? И Ленин бывал в Минусинске проездом по тому же случаю, Кржижановский и опять же другие. Связь времен, идей, людей и больших исторических событий прошла через один географический пункт, который, как сказано по другому, правда, случаю, был «на карте генеральным кружком отмечен навсегда»…
– Отец рассказывал мне о тяготах и унизительности
Она вдруг засмеялась, что было совсем неожиданно, и а ответ на мой недоуменный взгляд сказала:
– Вспоминал он один случаи.
Ссыльные народовольцы должны были каждый день приходить в полицейский участок и отмечаться – за ними был строгий надзор, и донесения об их поведении, образе жизни и встречах регулярно отправлялись в Петербург с мельчайшими подробностями, если что-либо вызывало подозрение полиции. Однажды Владимир Перов заболел и не явился к сроку. Иванов пришел один.
– А где Перов? – спросил полицейский чип.
– Он не может, у него плеврит.
Чин записал на бумажке «Плеврит» и послал двух полицейских к дому, где жили ссыльные:
– Живв-ва! Тащите его вместе с этой собакой Плевритом.
Запыхавшиеся блюстители забежали прежде всего к дворнику.
– Дома Перов?
– Где ж ему быть?
– А Плеврита такого ты знаешь?
Дворник заморгал глазами, почесал бороду.
– Говори! Приказано срочно тащить в участок Перова вместе с этой собакой Плевритом!
– Тады пошли, – говорит дворник.
Полицейские, дико выпучив глаза, смотрели, как дворник направился к собачьей конуре, отвязал лохматого пса и подал цепь полицейскому:
– Веди, коли надо.
– Ты что, изгаляться?! – занес кулак блюститель.
– Так ежели велят! Меня-то за что?
– Говори толком – у Перова есть кто-нибудь из посторонних?
– Никого нетути. С вечера не подымался, горит в жару, меду просил. Лекарь был, давно ушел.
Полицейские подумали-посудачили – да и отвели невинную собаку в участок: у кобелька была кличка, которую дали ему ссыльные, – Ливер…
– Отбыв ссылку, отец эмигрировал, – продолжает хозяйка. – Жил в Льеже, где и женился на маме. Ее звали Екатерина Квентилиановна, урожденная Никольская.
– Редкое отчество.
– Мой дед Квентилиан Дмитриевич был военным, полковником артиллерии. За боевые заслуги на Шипке награжден золотым оружием и повышен в чине, стал генерал-майором.
– Как перевиваются события! А имя откуда такое необычное?
– Он был пятым сыном в семье…
Мы вновь вернулись к студенческому портрету народовольца Владимира Перова.
– Отец умер в 1942 году… Здесь, в Москве. И знаете, какое он письмо получил из-под Минусинска незадолго до смерти? Дети тех, кто более полувека назад знал его там, прислали несколько теплых слов. В Москве, мол, сейчас голодно, холодно и опасно. Приезжайте, приютим и прокормим…
Мне перехватило горло, и я ничего не мог сказать.
– Никуда он не мог поехать, – грустно закончила Софья Владимировна. – Ему было восемьдесят два года… А вот малоизвестный портрет Григория Ефимовича, путешественника… Взгляните, какое одухотворенное лицо!