Память (Книга вторая)
Шрифт:
А вот несколько последних писем А. Г. Грумм-Гржимайло двоюродному брату Н. В. Грум Гржимайло. От 26 января 1961 года: «Недавно, неделю тому назад, в президиуме географического общества стоял вопрос относительно предложенного мной к изданию сборника писем известного путешественника по Центральной Азии Г. Н. Потанина. Я взялся за эту работу, так как был уверен, что никто и некогда не пожелает затратить на „раскопки“ материялов столько времени, сколько мне пришлось это сделать. Мной уже собрано 300 писем Г. Н. Потанина». От 18 мая 1986 года: «Обязательно приеду в Москву. Мне необходимо похлопотать об издании „Писем Г. Н. Потанина“, обработку которых я закончил и теперь буду писать к ним вводные статьи. Составил библиографию трудов Потанина – 490 названий».
Вскоре он умер, а через двенадцать лет вышел первый том четырехтомного собрания писем замечательного сибирского ученого и путешественника. Доктор исторических наук Э. М. Мурзаев писал в связи с выходом книги, что ранее он представлял себе образ Г. Н. Потанина как ученого. «Когда же я прочитал первую книгу его писем, то увидел человека великодушного, энергичного, большого патриота своей страны и парода, стойкого в своих убеждениях, эрудированного и талантливого, с твердыми принципами и великой трудоспособностью». Рецензент отмечает также «кропотливый и грандиозный труд А. Г. Грумм-Гржимайло (1894-1966), который 10 лет посвятил попеку писем в разных архивах Советского Союза и снабдил этн письма подробными комментариями».
8
Прежде чем выйти на исторический большак, вообразям себе возможную встречу Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло во время его путешествия по Урянхайскому краю с одним интереснейшим русским человеком, фамилия которого в тех местах прочно заместилась прозвищем Карасал…
Любознательный Читатель. Интересно, однако мы опять уклоняемся в сторону… Когда же финишная прямая?
– Путешествие в прошлое – не бег по спринтерской дорожке и не езда по гладкому шоссе. Множество заброшенных проселков, троп, забытых большаков, а то н сплошное бездорожье на много верст, перекрестки, ответвления, пересечения, спуски, подъемы, шаткие мостки, гати… К финишу, если уж пошли, все же дошагаем, хотя и не скоро. А пока хорошо бы посмотреть, как большая история проходит через одного человека.
– Тогда пошли. Что значит «Карасал»?
– «Черная борода»… Человек этот появился в глухом углу Урянхайского края, как называли Туву тогда, в середине девяностых годов прошлого века. Срубил на солнечной приверхе Бий-Хема, то есть Большого Енисея, избушку. В округе – тучное высокотравье, богатая пушным и съедобным зверем тайга, медоносы, под боком рыбная река… Он начал тут жить и работать. Это был еще совсем молодой человек, едва за двадцать, но жил бобылем, оброс бородой…
Любознательный Читатель. Беглый какой-нибудь? Или новая «робинзонада»?
– Через несколько лет, однако, привез «снизу» двенадцатилетнюю девочку, которую взял из большой бедной семьи рыбака на пропитание, услужение и воспитание.
Карасал обращался с нею заботливо, нежно, а она привязалась к нему, как к самому близкому человеку, быстро взрослея и хорошея, и случилось так, как должно было случиться в таких обстоятельствах с молодыми людьми: Марина стала его женой, и в 1904 году, когда ей было неполных семнадцать, она родила Карасалу сына. Через полтора года они обвенчались в селе Каратуз, где была ближайшая церковь.
Карасал был феноменально трудолюбив. Вставал, как птица, с зарей и ложился в сумерках, когда птицы смолкали. Умел, кажется, все-выделать шкуру, подковать лошадь, стачать сапоги, сплести сеть, связать плот, согнуть дугу, мог холостить жеребцов, косить, пахать, сеять, коптить рыбу и мясо, качать мед. По примеру первых крестьян-поселенцев начал выращивать хлеб. Сеял озимую рожь, полбу, ячмень, обмолачивал снопы зимой на ледовом току и сам же молол муку на примитивной мельнице… Держал рабочих лошадей, стадо крупного рогатого скота.
– Типичный сибирский кулак? Один же он не мог справиться с таким хозяйством!
– Не спешите с ярлыками. Его заимка стала с годами семейной колонией. Подселился брат и брат жены, потом третий брат. С детьми тут жило около двадцати человек, и, по сибирским статистическим нормам даже 1930 года, это было середняцкое хозяйство. Из письма сына Карасала, написанного 26 августа 1973 года в Симферополе:
«Акклиматизация злаков потребовала немало лет упорного труда. Тувинцы съезжались к нему большими группами, и он подробно рассказывал о своих опытах, предлагал семена, убеждая обрабатывать удобные земли, чтоб иметь свой хлеб – верную гарантию от голода, средство стать независимыми от купцов-хапуг». А вот выдержка из первого тома «Истории Тувы»: «Суровые природные условия Тоджи препятствуют развитию земледелия, так что русские переселенцы, создав здесь земледелие, совершили своего рода трудовой подвиг». И одним из первых среди них был Карасал. Из того же письма: «Он завел плуги, бороны, сенокосилку, конные грабли, работал на них только сам и только сам их ремонтировал»… Впрочем, был у него один постоянный помощник из урянхайцев – Сундуй.
– Батрак?
– Судите сами. Однажды – тогда Карасал еще жил на заимке один с молодой женой – он ехал глухим местом и услышал стоны. На земле поодаль от тропы лежал связанный тувинец. Карасал подъехал, наклонился и отпрянул – человек находился в последней стадии дурной болезни. Карасал узнал эту болезнь, потому что в юности некоторое время работал учеником фармацевта окружной аптеки. На заимке он держал шкаф с медикаментами, собирал местные лекарственные травы. Поместил Сундуя в бане и начал лечить. Марина Терентьевна, опасаясь, что Карасал сам заразится, просила отвезти больного «вниз», но тот не согласился. Посещая больного, он соблюдал осторожность и делал гарантирующую дезинфекцию. Жена постепенно привыкла, сама носила к двери бани еду и после подолгу терла чашки золой и речным песком. Через несколько месяцев язвы на теле Сундуя стали рубцеваться, обезображенное лицо очистилось. Карасал повторял лечение спустя год и начал пускать Сундуя в дом, а вскоре этот тувинец юридически стал его собственностью.
– Как это – собственностью? Что-то чудовищное! По какому праву?
– По местным законам, что ли. Если у больного такой болезнью наступала последняя стадия, его по распоряжению нойона вывозили в отдаленное место и оставляли. Тоджинский нойон Томут, подробное знакомство с которым у нас впереди, однажды увидел Сундуя и – цитирую еще одно письмо – «отказался его принять и сказал, что он у нас похоронен, считается мертвым, и зачислить его живым я нс могу». Сундуй, так обязанный Карасалу, сопровождал его всюду, помогал по хозяйству, которое постепенно становилось культурной многоотраслевой фермой. Первым из русских поселенцев Карасал распахал клин под «зеленку», на корм скоту, выписывал холмогорок аж из Омска…
– Другими словами, повторяю, это был типичный так называемый «справный мужик»?
– Этот «мужик» имел хорошую библиотеку, играл на скрипке и флейте, выписывал через Минусинск ноты из столицы, был членом Иркутского отдела Русского географического общества, построил метеостанцию и сообщал показания приборов в Иркутск и Томск… Он был в этих краях пионером. Прилагал к силам природы свои труды, осваивал «медвежий угол», нес туда культуру. У него установились прекрасные отношения с местным населением, которое было задавлено бедностью, темнотой, эксплуатацией богачей и обманом купцов. Он хорошо владел тувинским языком, и даже из соседних хошунов араты ездили за добрым советом к этому не совсем обыкновенному русскому… Вы еще не потеряли интереса к нему?