Шрифт:
***
Виктория не спросила, сколько старушке лет, с улыбкой подарила букет дорогущих роз и коробку качественных, определённо вкусных конфет. Мило улыбнулась, приняв предложение выпить чай с печеньем и драгоценным подарком из горького шоколада, высказала пару комплиментов хозяйке дома. Девушка постаралась сделать всё, чтобы проявить открытое и даже слегка преувеличенное уважение, ведь она знала, что вскоре старушке придётся помучиться с рассказом…
Кухня была маленькой, но довольно уютной из-за различных мелочей: самодельных картин из бисера, изящной посуды за стеллажами, простенькой рамки с фотографией голубоглазого мужчины – сына, внука?.. Мария Петровна
– Далеко же тебе пришлось ехать за мной, доченька… не стесняйся, бери печенье, оно не сладкое, – старушка потянулась ложкой к сахарнице. – Если не секрет, то почему именно я? Помню, там нас было очень много.
Журналистка покраснела, сжала в руках диктофон, задумалась. Всё же решила сказать правду:
– Из всех бежавших с того концлагеря заключённых, только вы, Мария Петровна, остались в живых.
Старушка вздохнула, положила ещё одну ложку сахара в чай. Хозяйка дома, конечно, огорчилась, расстроилась, но радость от того, что приехали именно к ней, была больше. Как и любому старому человеку, Марии Петровне нужны были внимание и общение, дефицит которых, к сожалению, испытывал почти каждый пожилой человек.
Ели мало, больше пили чай, переговаривались, обсуждали новости. Говорила в основном Мария Петровна, а Виктория заинтересованно слушала. Не притворялась, а вправду слушала.
– Ох, уморили! – журналистка вытерла слёзы, проступившие от смеха. – Пятьсот долларов за оплеуху, три дня в «обезьяннике» за драку подушками! Ну, немцы! Фуф… Ладно, Мария Петровна, я настроила диктофон. Думаю, начнём?
– Боюсь я, доченька, что деткам рассказ не подойдёт. Он слишком жесток.
– Наш журнал читают взрослые люди, – Виктория задумчиво поглаживала кнопку включения записи, взглянула старушке в глаза. – И ещё, если вы почувствуете, что не хотите говорить о чём-либо, вспоминать что-то, то просто умолчите. Вас никто не заставляет рассказывать всю правду, Мария Петровна.
Старушка жалостливо улыбнулась, кивнула. Боль от воспоминаний прошла уже давным-давно. Но было приятно ощущать заботу со стороны молодого человека.
– Пожалуй, доченька, я начну с того, что поясню: есть три вида концлагерей. В первом, промежуточном, решается дальнейшая судьба каждого заключённого: попасть в лагерь смерти – погибнуть быстро – или в лагерь принудительного труда – умирать медленно. Мне, к счастью, довелось попасть во второй….
***
Четыре утра – наилучшее время, чтобы проснуться…, конечно, по мнению надзирателей. Именно в этот час всех рабов: немецких коммунистов, социал-демократов, свидетелей Иеговы, гомосексуалистов, русских, евреев, женщин, детей…, – вывел из сна гневный рык штурмбанфюрера и металлический лязг ложки по тазику.
Этот концлагерь мало отличался от остальных: территория, огороженная колючей проволокой под напряжением, бараки, обеспеченные водой и отопляемые только не у заключённых, завод. Кроватей не было, заключенные спали на полу, друг на друге двумя, а то и тремя слоями.
После подъёма проводился единственный за день приём пищи. Сегодня враги не сжалились – принесли отвар – энергетик – и девять буханок хлеба на сто тридцать человек… На сто двадцать восемь: старик не пережил голодного сна, а ребёнок не смог встать с кровати – его отправили в душегубку.
Сто двадцать семь. Отец пошёл вместе с сыном. Его не остановили.
Перед выходом, по приказу штурмбанфюрера, все рабы тщательно помыли ботинки снаружи и внутри, чтобы кожа затвердела и натирала пятки в кровь. На территории концлагеря находилось два «бассейна» для умывания, в которых никогда не меняли воду. Тех заключённых, которые за пару минут не успели добежать и умыться, избили.
Утренняя прогулка продлилась до обеда. К этому моменту пленные сто раз прошлись вокруг концлагеря, потеряли ещё двоих товарищей и натерпелись показательных избиений на пути, подготовленных специально для них.
До вечера они копали ямы руками, куда свалили ещё четырёх своих друзей, не вытерпевших солнце, безумно жаркое именно в этот день.
Ходьба полезна для жизни! Пока не наступила ночь, они прошли ещё сто кругов и только тогда направились в зал, осунувшиеся, тощие, уставшие, уснули сразу.
***
– Их жестокость была в первую очередь направленна на то, чтобы сломить наш дух, доченька. Ты поймёшь, потому что сейчас я расскажу свою историю. Мы с мужем были партизанами и оба попали в плен. Нас обоих ждала отсылка в один и тот же концлагерь – огромная редкость! Я считала, что близость поможет нам выжить, справиться с горем, но за первую неделю лишь расцвёл бутон злобы, необъяснимой и сильной. Споры, ругань, обиды, ненависть… Однако несмотря на проблемы, мой первый муж дал мне отличный урок, пусть земля ему будет пухом. Это произошло летом, когда окна в бараках заключённых заколачивали досками, чтобы мы гибли по ночам от духоты. Все мы были… истощены. Понимаешь? Я не могла думать о ком-то другом, кроме себя: всё тело болело. А чувствовала ли я его вообще?
В стены завода были вбиты крючья, на которые ремнями вешали пленных, чтобы таким издевательским методом узнать, сколько тот или иной человек продержится без воздуха. Ремни любезно оставляли: хотите – вешайтесь сами. Помню, день был солнечным. Мой муж стоял впереди меня, пошатывался бедняга. И вдруг я почувствовала что-то странное, какую-то необходимость. Голова любимого поникла ещё ниже, он шагнул вперёд… А я продолжала стоять, хоть и знала, что могу, что должна…
Он повесился под аплодисменты надзирателей.
Я хотела броситься за ним, повторить его участь, как почувствовала слабое прикосновение. Мальчик, стоявший позади, голубоглазый худышка, остановил меня.
Траур по умершему мужу длился не больше десяти часов. Оставшиеся до побега дни я поддерживала тех, кто был слабее меня. Это было испытанием за страшное бездействие: спасать людей, проявлять заботу, не прося взамен ничего.
***
Она знала, что это плохо кончится для неё, но всё равно выходила из колонны во время «прогулок». Если кто-то из заключённых падал, не в силах сделать ещё шаг, Мария быстро подбегала, дёргала беднягу, заставляла встать, кричала благим матом. И упавший вставал, ощущая прилив сил, которые девушка с лихвой вытянула из своей души.
После этого надзиратели били её.
Среди убежденных нацистов попадались и добрые души. Редкое, впрочем, исключение. Повара и солдаты, боящиеся наказания, всё же тайно проносившие еду. Мария была посредником между заключёнными и «поставщиками». Даже если в наличии имелось всего десять буханок хлеба, девушка умудрялась раздать поровну каждому. Однако часто забывая о себе родимой.
Иногда некоторым солдатам разрешалось подобрать заключённую себе по вкусу… В тот момент, когда мерзавец потянулся к одной из невольных подруг Марии, девушка свистнула мужчине. Он обернулся, а она подошла к нему с улыбкой, весьма отвратной на исхудавшем лице. После чего сделала то, что от неё никто не ожидал – с размаху пнула солдата в промежность и смачно ругнулась по-немецки.