Памятное. Книга первая
Шрифт:
Однако по всему ощущалось, что и сам Масарик, как глава делегации, и другие представители Чехословакии избегали делать какие-либо заявления с критикой США, Англии, да и других западных держав. Такой, вероятно, тоже была установка, данная из Праги.
Тем не менее мы, советские представители, были довольны позицией Праги в целом, так как даже по тем вопросам, по которым у нас имелись расхождения с западными союзниками, с Чехословакией, как и с другими странами Восточной Европы, в принципе наши действия совпадали. Во время наиболее острых споров на пленарных заседаниях конференции, в руководящем комитете и в рабочих комитетах чехословацкая делегация вела себя принципиально. Она
Не составляло особого труда договориться с Масариком и по тактическим шагам, которые предпринимались в интересах успеха конференции.
На протяжении всей конференции между делегациями Советского Союза и Чехословакии имело место самое тесное сотрудничество. С Масариком глава советской делегации (в начале конференции В. М. Молотов, а потом я) встречался чуть ли не ежедневно. Все беседы проходили в дружественной атмосфере. Точка зрения советской делегации по тому или иному вопросу, в частности о так называемом праве «вето», всегда находила понимание и поддержку со стороны чехословацких партнеров.
Все это, вместе взятое, конечно, отражало те процессы, которые происходили в самой Праге. Рост влияния Коммунистической партии Чехословакии, личный авторитет Готвальда, банкротство буржуазных политиканов должны были находить и находили выражение во внешнеполитических позициях. Страна шла к победе народного социалистического строя. Крушение «третьего рейха» — гитлеровского палаческого режима — открыло новый путь для чехословацкого народа. Он с каждым днем убеждался, что его судьба тесно связана с будущим Советского Союза и тех стран Восточной Европы, которые, как и его родина, вступили в историческую эпоху крутых социальных перемен.
Как и в каком направлении станет развиваться Европа, да и весь мир, во многом зависело и от исхода Сан-Францисской конференции, призванной заложить основы новой всемирной организации по поддержанию мира.
До самого окончания конференции мы шли с чехословацкой делегацией, как и с польской, и с югославской, в общем строю, хотя в самих этих странах еще не все встало на свое место. Еще требовались усилия народов для закрепления результатов победы.
В качестве министра иностранных дел Чехословакии Ян Масарик возглавлял в последующем делегации своей страны на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. Вместе с другими чехословацкими друзьями он бывал в Гленкове, на даче нашего представительства при ООН. И мы не раз ездили к нему в гости.
Масарик был интересным собеседником. Но вот сказать твердое слово и дать отпор нашим общим недругам для него всегда представлялось делом нелегким. Не обязательно потому, что он не хотел этого. Просто из-за склада характера у него такие выступления не получались. И все это хорошо знали.
Помню, в беседе с Масариком 28 сентября 1947 года по важному вопросу — об избрании Чехословакии в Экономический и социальный совет ООН — пришлось обратить его внимание на следующее:
— Конечно, и вам, чехословацким делегатам, полезно было бы проводить работу с другими делегациями с целью защиты интересов вашей страны. Это отвечает также интересам Советского Союза и других стран народной демократии.
Кое-что Масарик сделал, но сделал это без огонька.
Можно было при внимательном наблюдении заметить, что он постоянно о чем-то раздумывает. Это следовало не из того, что им говорилось, а скорее из того, что недоговаривалось, особенно когда речь шла об острых вопросах политики и отношении государств Запада к Советскому Союзу, странам народной демократии.
Закончил Масарик свою политическую карьеру не на стороне народа. За политической смертью вскоре последовала и физическая: в 1948 году он неожиданно покончил с собой. Очевидно, прошлое, от груза которого Ян Масарик так и не смог избавиться, не позволило ему до конца отдать свои незаурядные способности и силы служению социалистической Чехословакии.
Волнующий и непонятный мир
О Соединенных Штатах Америки писали Горький, Маяковский, Есенин и многие другие наши талантливые литераторы. Однако каждый человек индивидуален и по-своему воспринимает все то, что его окружает. В чем-то впечатления разных людей об одном и том же схожи, но в чем-то они окрашены в неповторимые оттенки, — и это естественно. Так что вопрос о моих впечатлениях об Америке и американцах — не праздный.
В США мне пришлось работать с небольшим перерывом в течение почти восьми лет и сталкиваться не только с политическими проблемами, но и с жизнью американцев. Она всегда была перед глазами. Сначала наша семья сняла небольшой дом на одной из тихих улиц Вашингтона. Затем, когда меня назначили послом, то, естественно, мы переехали в основное здание посольства на 16-й стрит, в пяти минутах ходьбы от Белого дома.
Америка конца тридцатых — начала сороковых годов произвела на меня, конечно, сильное впечатление. Скажу прямо, я почувствовал себя в каком-то новом мире, во многом волнующем, но одновременно и непонятном. Уж очень разительно американские города, на первый взгляд, отличались не только от наших, но и вообще от европейских — Бухареста, Белграда, Генуи, Неаполя, которые мы уже успели увидеть.
Европейские города были намного спокойнее в повседневной жизни. Там лучше чувствовалось дыхание истории. Американские выглядели гораздо динамичнее, но вместе с тем — как-то менее уютными, больше приспособленными для деловой жизни. Здесь сильнее ощущалось дыхание техники, чаще попадались новшества. Казалось, сами дома в городах кричали нам вдогонку:
— А вот мы не такие, как вы, европейцы. Мы шумим, гудим, орем во все горло, и нам это нравится. Доллар, доллар и только он — вот, что нам нравится. Он для нас — все.
Ни у одного американского города нет своей древней истории, глубоких корней, которые прорастали бы в стойкие традиции. В этом смысле Лондон, где многое держится именно на традициях, совершенно не похож на Нью-Йорк и, кажется, никогда не будет похож. Когда сравниваешь с этим крупнейшим американским городом, например, Флоренцию или Венецию, то кажется, что они расположены на разных планетах.
Однако, как это ни странно, мне американские города в чем-то едва уловимо напоминали наши. Я долго не мог понять существо этой странной схожести. Но потом ее, кажется, обнаружил. С одной стороны, наблюдаешь разительные внешние различия в архитектуре, скажем, Москвы и Нью-Йорка. Одновременно видишь, как они одинаково воспринимают новое и отбрасывают, хотя часто напрасно, старое. Все это осознаешь, только окунувшись в повседневную жизнь.
В крупном американском городе все находилось в движении. Уже во время нашего первого приезда в Нью-Йорк он был буквально наводнен автомобилями. Их поток в районе Манхаттена, где расположены основные небоскребы, оттеснял к домам пешеходов. В этом городе-гиганте в ту пору еще действовала надземная железная дорога. От нее по многим улицам разносился лязг металла. Он дополнялся рычанием тысяч больших грузовиков, тащивших по улицам свою разнообразную поклажу. Характерной чертой всех этих стрит и авеню был частый вой полицейских и пожарных сирен. Он раздавался и днем и ночью. Какофония будоражила людей, действовала на их психику. Но без нее Нью-Йорк не оставался бы Нью-Йорком. Без привычки в этом городе заснуть было не так-то просто.