Панцирь
Шрифт:
Достойное знание.
Потом и я принял участие в танце, хотя танцем назвать это до крайности смело. Так, безобразная пляска… Меня скручивала злоба, я огрызался, пытался ответить. Выходило дурно; она смеялась, одобряюще кивала.
Вне танцевального круга — я постоянно цепляюсь ко всему что имеет две ноги. Я ношу наряды из синяков и шрамов. Не каждая сцепка идет мне на пользу.
Больше не интересно слушать родительниц; единственная кто может донести до меня хоть какую-то мысль — Вторая. Ее
“Дхал — это панцирь Улья, его кости и хитин, хребет; хат — жир и кровь, кханники — мышцы, хади — бесполезный рот. Ты можешь сколько угодно умничать, как чатур, но без каркаса — это смысловой пустырь, интеллектуальная бездна. Чудовища тебя сожрут.
Разум ничего не стоит, если у тела и Воли нет костей, которые сдерживают ВСЁ вместе в моменте удара, понимаешь?”
И я понимаю. По крайней мере, думаю, что понимаю.
Её мысли, намотанные на кулаки, тяжелые и после них раскалывается голова. Что бубнят остальные уже неинтересно.
Голос Третьей вызывает раздражение, и я даже разок схлестнулся с ней, лишь бы эта шутова тварь наконец заткнулась. Столь необдуманный поступок стоил мне двух сломанных костей.
Постоянно тренируюсь. Постоянно танцую. Иногда я осмеливаюсь станцевать с другими родительницами, но это — не то. Кулак, локоть и колени Первой постоянно рассказывали о Чемпионе Армий, о внимании Королевской кости. Кулаки остальных говорили лишь о гордости, тщеславии и жестокости.
Прошло два года танцев, прежде чем я смог ее достать. На сближении локоть влетел в скулу — таков мой выпуск в премирье. Чувство победы, отягощённое тяжелым сотрясением и четырьмя сломанными костями за один бой.
***
6 объятье,
двенадцатого месяца 1366 года.
Оседлый Фуркат находился на восточном крае Первого Круга. Это единственное здесь заведение, с двором, ограждённым забором для зверья.
Оседлый “врос” в стену ущелья.
Входные гермо-ворота украшал волнообразный орнамент. Сверху узнавалось расчерченное небо и красный силуэт шонхора. По центру стилизированный холм, отливающий сталью, будто состоящий из овалов личин, и выше — столб серебра.
Должно быть это какие-то важные элементы культуры, которые фуркат обязан узнать в любом состоянии. И это правильно. Уверен, степнякам, которые по каким-то причинам вынуждены оставаться в промысловике, такой подход позволял не сойти с ума. Каждый раз они приходили, смотрели на ворота и вспоминали ради чего делали, то что делали.
Нургусы находились за заграждением. Четырнадцать зверей. Общее у них — синюшная кожа с пятнами. Пятна разные: серебристые, голубые и сиреневые. В остальном и габариты зверей отличались, и размеры голов, и формы клювов, и снаряжение: разные впряженные седельные конструкции, разные типы свисающих сумочных тюков и разные вязи ремней.
Завидев меня, звери отвлеклись от поилок. Пара из них приблизилась, щелкая подковами копыт
Я почесал его вдоль клюва, ощутив хитиновую твердость, чешуйки и сухость, и тот начал мотать головой вверх — вниз, быстро чирикая.
Поспешил.
Вообще, опрометчиво трогать чужих зверей. Вдруг он бы мне руку перебил клювом — что я бы тогда делал?
Но зверь толковый: игривый и веселый…
Остальные нургусы завистливо щебетали, но приблизиться не решались. Здоровяк, под моей рукой, отвечал им. Его пение — иное, он важничал: я рассмеялся.
— Забавные зверюшки, — пробурчала Желчь. — И шашлык, должно быть, из них отличный.
Нургус угрожающе поднял голову, уставился на модуль, что-то требовательно чирикнул.
Желчь удивилась:
— Он что понимает меня?
Глава 20
Разговоры
Внутри первое помещение Оседлого — это широкий и высокий зал, освещенный светло-фиолетовыми лампами.
За стойкой нет управляющего: каждый себе сам наливал выпивку. Ряд крановых бочонков и больших разноцветных бутылей.
Снял маску, огляделся.
С потолка на серебристых нитях свисали игрушечные красные птицы. Повсюду мелкие столы, не больше чем на двоих. Высокие узкие стулья. Кочевников набралось под два десятка. Все носили личины, даже в таком, казалось бы, безопасном месте.
Царство застывших лиц.
А так похоже какой-то очередной пункт про обычаи. Либо не открывались на землях чужаков, либо не позволяли себе расслабиться в походах, либо скромничали вне семьи, либо шут знает что еще. Вариантов много… Единственное, некоторые отсоединили нижние части личин, и это удивляло: не знал, что так можно было.
Это “отсоединение” сообщало ответ и на другой вопрос. Оказалось, между нижней и верхней частью как раз были фильтры.
Настенные крючья были завешены плащами, ременными системами; рядом стояли промысловые мушкеты и другие ружья. На фуркатах преимущественно тёмные доспехи: либо плотно прилегающие панцири с фиолетовыми прожилками на боках, либо громоздкая ламеллярная броня.
Чуть закружилась голова: по Оседлому плыли полупрозрачные серые щупальца — подрагивали струйки пряного дыма.
Я привлек внимание. Других чужаков в заведении не было. Разговоры стихли. Несколько кочевников взялись за оружие, но так больше ради приличия — с ленцой; мало ли для каких злодеяний я приперся этим утром.
Полное отсутствие эмоций на личинах, будто создавало дополнительный угрожающий подтекст. Хотелось достать пистолеты и стрелять в пустые рожи. Откинул это ощущение; моды поддержали, срезали лишнее: ушли опасения и дерзость.
Узловая сидела за одним из центральных столов. Нижняя часть ее маски также снята: я увидел родинку на правой щеке.