Пандем
Шрифт:
— Иди, — сказал Ким. — Давай…
Сидящий Виталька быстро поднял голову, и Ким встретился с сыном глазами.
Он мог бы сказать — «я верю в тебя» или еще что-нибудь столь же патетическое. Он мог бы сказать — ты прав, я признаю, теперь я отпускаю тебя с легким сердцем, лети, полетай…
Сын смотрел на него снизу вверх. Как все, кто вырос при Пандеме, он был научен видеть под словами поступки. Может быть, когда у него будет собственный сын…
— Удачи, Виталька, — сказал Ким еле слышно. —
— Спасибо, — тихо отозвался Виталька.
Его окликнули сзади.
Он остановился, но оборачиваться не стал.
Орбитальная станция, отлично видимая на ночном небе, ушла за горизонт. Арина уехала, помахав рукой из-за дымчатого щитка, по привычке называемого «ветровым стеклом»; Ким остался один и был совершенно один посреди парка, пока его не окликнули.
— Ким…
Он наконец-то обернулся.
Тот, кто позвал его, стоял шагах в десяти. За спиной у него были огни транспортной развязки, потому лица Ким, разумеется, не видел.
— Не надо, — сказал Ким. — Мне кажется, это не совсем честно… Понимаешь?
Его собеседник молчал.
Ким вспомнил: секунду назад он сказал сам себе, что готов, пожалуй… Что наконец-то, как перед броском в воду — готов…
И вот.
Он шагнул вперед. Его собеседник не двинулся с места; Киму зачем-то захотелось потрогать его за рукав. Универсальная ткань «эрго», мягкая и жесткая одновременно, не рвущаяся и устойчивая к загрязнению, самокрой, терморегулятор, массаж, эффект хамелеона…
«Я прячусь, — подумал Ким. — Мое сознание дает петли, как заяц в снегу. Мне нужно время, чтобы принять эту картинку — ночь, Виталька улетел… И он пришел ко мне. Как ни к кому не приходит вот уже много лет…»
— Спасибо, — сказал его собеседник.
— За что?
— За то, как ты проводил Витальку… И еще за то, что ты не поверил ни на секунду, будто это я убил Никаса.
— Выйди на свет, — попросил Ким. — Я давно не видел твоего лица…
— Никас сказал бы, что ты совершаешь обычную ошибку. У существа, подобного мне, не должно быть лица.
— Никас был прав?
— В чем-то да… Ты знаешь, я ведь был немножко Никас. Я умер вместе с ним. Я умираю ежесекундно — с теми стариками, которые ложатся спать и не просыпаются…
Он стоял очень близко. Киму казалось, что он чувствует его дыхание. Как там говорил Никас? «…приучены Пандемом воспринимать его как человека… Как этически ориентированное существо…»
— Послушай, — медленно сказал Ким, — Пан… Я не могу говорить с тобой. Я отвык. Давай сядем хотя бы на скамейку…
Скамейка покачивалась в воздухе — сантиметрах в сорока от земли. На самом краю лежала кукла, забытая еще днем кем-то из бегавших в парке детей; Ким бездумно взял куклу в руки. Посадил на перила; кукла упала. Ким поймал ее на лету.
Пандем уселся рядом. Ким наконец-то увидел его лицо: Пандем был теперь вне возраста. Ему можно было бы дать и «плохие» тридцать, и «хорошие» шестьдесят — в зависимости от освещения. И еще в зависимости от того, как он смотрел.
Будь он человеком…
— Пан, зачем ты…
— Не спеши. Тебе кажется, что времени нет — а его полно. У тебя. У меня. Очень много времени. Не суетись.
— Ты — сейчас — говоришь с Виталькой?
— Да. И он счастлив. Как минимум половина этого счастья — твоя заслуга.
— Что он делает?
— Тестирует стыковочный узел. Думает терминами. Вспоминает свой день рождения, когда ему исполнилось десять.
— А…
— Она уже спит. Ей снится луг, туман, по лугу бродят лошади… Очень красивый сон.
— Она по-прежнему дни и ночи проводит в беседке?
— Нет. Она знает, что я рядом, даже когда я не отвечаю.
— Ты ей нужнее, чем я.
— Вот формула, которая тебя мучит.
— Ты ей нужнее, чем я, чем дети… Пускай. Мне достаточно знать, что она… что с ней все хорошо.
— Она одинока. Если это называется «хорошо», то тогда, конечно…
Ким открыл рот, чтобы ответить, но решил, что слова излишни. Все, что можно было сказать и подумать, было давно передумано и сказано.
— Пан… Тебе важно, чтобы я видел в тебе человека?
— Ты неправильно спрашиваешь. Почему именно человека? Люди придумывают характер своим машинам, жилищам, игрушкам… В примитивный искусственный интеллект впихивают представления о добре и зле — хотя бы на уровне «полезно-вредно». Сейчас ты хочешь спросить меня: «Пандем, тебе так важно, чтобы я видел в тебе справедливое или несправедливое, доброе или злое, благородное или коварное существо?»
— Ладно, — сказал Ким, глядя на далекие огни. — Пусть так… А если спросить по-другому: Пандем, ты в самом деле имеешь представление о добре, зле, любви, совести… весь этот звонкий инструментарий, который я подсознательно… и даже сознательно, чего там… пытаюсь тебе навязать?
Пандем вздохнул; плечи, обтянутые самокроящейся тканью «эрго», поднялись и опустились.
— Хороший вопрос, Ким… Очень хороший. Я бы сказал, корневой… Тебе осталось спросить только, а что же такое любовь и совесть в моем исполнении. И еще — могу ли я избегать ошибок. Когда ты вереницей задашь эти три вопроса, мне останется лишь улыбаться смиренно, благо сегодня я в человеческом обличье и у меня есть рот, чтобы улыбаться…
— А ответов я…
— А смысл в ответах? Ты всегда можешь сказать себе, что я соврал. Или ответил не полностью. Или вообще создал в твоей голове иллюзию ответа…