Пандора (сборник)
Шрифт:
— Ну, скажем, лет этак четыреста, — ответил Бикель. — Это первый вопрос, который я задал компьютеру, когда мы прекратили ускорение.
«Уж слишком он прямолинейный, — подумал Флэттери. — Или молчаливо наблюдает со стороны, или взрывается». И тут Флэттери напомнил себе: ведь возложенная на Бикеля ответственность требует, чтобы человек имел неуравновешенный характер.
— В первую очередь нам, наверное, нужно разморозить одного из дублеров, — предложил Бикель.
Флэттери взглянул налево, где стояли еще три койки с распахнутыми коконами, пустые и ждущие своих хозяев.
— Только
— Время от времени нам придется отдыхать и спать в каютах, — объяснил Бикель и кивнул в сторону люка, ведущего в их спартанские жилые помещения. — Но Центральный Пульт — самое безопасное место на корабле.
— А вдруг руководители Проекта прикажут нам прекратить полет? — спросил Тимберлейк.
— Вряд ли они пойдут на это, — ответил Бикель. — Ведь в это предприятие целых семь наций вложили чертову уйму денег, усилий и надежд. Одна нация еще могла бы решиться сразу… семь — никогда. Чтобы прийти к единому решению, им потребуются месяцы.
«Слишком прямолинейно», — подумал Флэттери и спросил:
— И кого именно вы собираетесь разморозить?
— Доктора Пруденс Вейганд, — ответил Бикель.
— По-вашему, нам требуется еще один врач? — удивился Флэттери.
— Просто я считаю, что нам нужна Пруденс Вейганд, вот и все, — объявил Бикель. — Да, верно, она врач, но, кроме того, она может выступать и в качестве медсестры и заменить Мэйду. Кроме того, она женщина, а нам время от времени совсем не помешает…
— А если полет обещает быть продолжительным… — согласился Флэттери. Потом кивнул. Да, им придется выращивать замену экипажу. Бикель все продумывал и планировал заранее.
— А ты что-то имеешь против Вейганд, Тим? — поинтересовался Бикель.
— А разве мое мнение чего-то стоит? — пробурчал Тимберлейк. — Ведь ты уже заранее все решил, верно?
Бикель уже повернулся к своей койке. Услышав нотки раздражения в голосе Тимберлейка, он на мгновение заколебался, потом подошел к койке, снял висящий возле нее скафандр и принялся натягивать его. Не оборачиваясь, он сказал:
— Пока вы с Раджем будете готовить ее, я останусь здесь. Кстати, советую вам тоже надеть скафандры и пока оставаться в них. Ведь ОИР больше не управляет системами корабля… поэтому… — Он пожал плечами, застегнул скафандр и растянулся на койке. — Начинаю следить за показаниями приборов.
Тимберлейка все это застало врасплох. Главный пульт скользнул по направляющим и остановился у койки Бикеля, подключившись к его персональному пульту.
Бикель с удовлетворением отметил, что без гомеостатического контроля ОИРа корабль функционирует удовлетворительно. Пока он следил за показаниями приборов, Флэттери с Тимберлейком вышли из помещения Центрального Пульта. Послышалось шипение, люк открылся, а потом снова герметически закрылся.
Теперь Бикель ощущал себя единым целым с кораблем, как будто его нервная система связана со всеми имеющимися на борту датчиками. «Землянин» распростерся перед ним… чудовищный Джаггернаут… и тем не менее хрупкий, как яйцо. Жестяное Яйцо.
Между собой астронавты стали называть корабль Жестяным Яйцом с тех пор, как кто-то заметил созвучие этого словосочетания с именем главного конструктора тайско-голландского происхождения, которого звали Жастин Яц.
Кое-что в Яйце ему не нравилось. Страшно не нравилось. Бикелю казалось бессмысленным, что человек вынужден находиться здесь на Пульте, чувствуя как с каждым ударом сердца возрастает ответственность, оставаться в тревожном ожидании и, сознавая, что какой-то механизм корабля вот-вот откажет, — и не будучи в состоянии решить проблему, кроме как принять какие-нибудь грубые временные меры.
С ОИРом этот баланс корабельных систем был тончайше отлаженным нейросерворефлексом, почти автоматическим — столь же гомеостатичным, что и здоровый человеческий организм. Бикель добавил к длинному списку накопившихся у него в голове вопросов еще один: почему все яйца положили в одну корзинку?
2
Проснувшись, она подумала:
«Удалось! Две сотни лет полета, и мы у цели!»
Потом пришла мысль о том, как она ступит на землю девственного мира с неизвестными доселе проблемами. Шесть неудач стоили того. Седьмая попытка оказалась успешной. «Удалось! Или…»
Затем ее затянула трясина вялых размышлений. «Или» было концепцией с несколькими возможными выводами.
По мышцам рук и ног прокатилась волна покалывания, всегда сопровождающего процесс дегибернации. Несколько раз она испытала острые уколы боли. Будучи врачом, она знала причины боли и осознавала, что та неизбежна: гибернация человека коренным образом отличалась от гибернации животных. В теле не должно было оставаться ни капли воды. Вы настолько приближались к состоянию смерти, что некоторые ученые считали это промежуточным состоянием между жизнью и смертью. Боли, возникающие при дегибернации, можно было легко объяснить, но практически невозможно описать. Понять, что это такое можно было только испытав их.
Она попыталась сесть. И только тут заметила Тимберлейка и Флэттери. Потом она разглядела и остальное: провода и трубки со стимуляторами, только что отключенные от ее тела.
Флэттери придержал ее.
— Осторожнее, доктор Вейганд, — пробормотал он.
«Доктор Вейганд, — подумала она. — Не Пруденс. Не Прю».
Настроение у нее начало портиться.
Потом Флэттери начал негромким спокойным голосом объяснять, что произошло, и она поняла, что ее радость совершенно неуместна. Возникла непредвиденная ситуация. И разбудили ее из-за этого.
— Ладно, скажите мне, скольких мы потеряли, — поинтересовалась она, чувствуя как плохо еще слушаются голосовые связки после столь длительного бездействия. Тимберлейк назвал число погибших.
— Трое? — переспросила она.
Как именно они погибли она спрашивать не стала. Любопытство уступило место мыслям о ситуации, к которой она не была готова.
— Из гибернации вас решил вывести Бикель.
— А он знает почему? — спросила она, не обращая внимания на странные взгляды, которыми обменялись Тимберлейк и Флэттери.