Панфилыч и Данилыч
Шрифт:
– Что?
– Слухи распускать не надо, вот что! Сами друг на друга болтаем, потом получается, что у нас тут один черный рынок действует!
После больницы Данилычу надо было побюллетенить хорошенько, отлежаться, но он в контору ходил наблюдать за развитием дел, и с орехами сам ездил, чтобы проследить. Вот и теперь он совсем не планировал заезжать в Талую, рисковать встретиться с Панфилычем, но машины вдруг пробуксовали, ходом проскочить не удалось, ездка затянулась, и нужно было где-то ночевать, и вот что вышло с Ухаловым-то! Все знает, проехидна! Мишка Ельменев протрепался. Ему добро
Не надо добро людям делать, они не понимают.
Глава вторая
ДОМОЙ
1
Отошел январь, а к февралю соболь совсем перестал поступать из плашек; стояли морозы, шли снега, да и повыловили его из всей окружности, шубки всего этого населения лежали в мешке. В плашки, утонувшие в снегу в уровень, стали попадаться даже зайцы, два уже задавилось. Зато живее забегали белки, начался у них гон. Панфилыч был убежден, что на будущий год белки будет много. Михаил не соглашался с этим – много взяли здесь нынче.
– А вот посмотришь. Помет дала поздний – это раз!
– Все равно, выдавили мы ее.
– Не беда, правда, что выдавили, ну а соседний-то массив. Да ее давить – больше будет. Ну на будущий-то год… – Тут Панфилыч осекся.
Будущего года не было, у него не было.
2
В первые дни февраля охотники закрыли все плашки, чтобы оставить белку на развод. Дурная она сейчас, широко бегает. Некоторые браконьеры ловят и весеннюю, передерживают и сдают с первой добычей и перевыполняют план четвертого квартала. Не бог весть какая пенка, а и ее снимут.
В последней плашке, к которой подошел Панфилыч, лежали, братски обнявшись, две сплющенные летяги, два лемурчика, два лупоглазика; слетели, сели, увидели приманку, горяченькие, мягонькие, с цепкими коготками, сердечко по-птичьи колотится, как моторчик. Любопытные, таинственные, сумеречные зверушки.
Одна тронула приманку, рухнула плаха, да и придавила обеих.
Не понравилось Панфилычу; обнялись как-то летяжки, силой неведомой их друг к другу притиснуло, головки накосяк сплющило, глаза вылезли, что-то было пугающее в их последнем смерзшемся объятии.
Можно было бы летяги на приманку, а незачем, кончилась охота.
Панфилыч с тяжелым сердцем вынул летяг и спустил плашку.
Все.
За зиму от тарашетцев знаку никакого не было, только два раза пересекали ухаловскую тайгу чьи-то чужие следы, но к плашкам не подходили, а просто с собакой пронизали участок, да и то, можно предположить, по незнанию местности.
Занастило после солнечных дней, после оттепелей. Самое бы время сходить за лосями, их теперь – только след найти. На лыжах сейчас куда хочешь иди, не провалишься, а лосям – хана. Смысла только нет: не вывезти лося отсюда, а ближе к деревне можно попасться.
Отношения у напарников не налаживались, они и не поминали про случай, а в глаза друг другу не глядели. Михаил переживал больше Панфилыча и сердился на себя за это, на свою слабую душу. Другой на его месте заел бы виноватого,
Не как прежде, по-стариковски вопросительно пробормотал однажды Панфилыч, что пора бы вроде собираться, сидеть нечего, промысел закрывается скоро, пустое время настает. Михаил сразу согласился, как и привык всегда соглашаться. Они обошли плашки, позакрывали и двинулись из тайги. По подсчетам, даже округленным, средний план они перевыполнили ровно в два раза. То есть надобность в приписке Панфилычу ельменевской добычи отпала, разговора на эту тему больше не было, да и вообще разговоров было мало, больше слушали приемник. Но и радио пришло к концу – сели батарейки.
Михаил от нечего делать соорудил понягу здоровую и нагрузился как лошадь, а старый рваный рюкзак оставил на балке.
Под большими тюками, обносившиеся, исхудалые охотники, сопровождаемые собаками, тоже исхудавшими, двинулись в муторный длинный глубокоснежный путь по окостеневшей, заваленной снегом по самые крыши тайге.
Собаки сначала бежали впереди, но участок проторенной тропы быстро кончился, и собакам пришлось пристроиться сзади, так что получалась цепочка: Михаил, Панфилыч, Саян, Байкал, Удар.
Зимовье, припертое колом, выстыло за десять часов, а к тому времени, как охотники заночевали на самом хребте, температура зимовья в Теплой пади была на три градуса выше, чем снаружи, – 37 по Цельсию, и ничего не было удивительного, что поллитровая банка с чаем – Панфилыч чай студил, да забыл о нем, – давно уже лопнула.
3
Панфилыч совсем не спал в эту ночь, задремывал, сидя на корточках спиной к огню, просыпался, а когда захотел развернуться – охнул и не смог, и так на карачках и ползал от огня к лежбищу из пихтовых лап, замерзал на этой постели и снова сползал в нестерпимый, но однобокий жар утонувшего в снегу костра.
Утром шли медленнее, чем вчера. Михаил нес часть ухаловского груза. До князевских избушек дошли где-то к часу ночи. Избушки самого Князева, разумеется, давно уже окончательно сгнили, стояли здесь уже третьи или вторые, во всяком случае, избушки, но звались упорно князевскими.
Отночевали славно. Остался последний переход, до Сибирского тракта.
На полдень донесся первый волнообразный звук сирены электровоза с магистрали. Электровоз, давая эту сирену, проносился где-то на подъеме с поворотом, над нижнеталдинским кладбищем.
Михаила всколыхнул этот звук через тупую усталость, давно он его не слышал, в тайге-то, но неизвестно, легче от этого или тяжелее.
Часто теперь доносился звук сирены, магистраль ведь под большой нагрузкой. К вечеру стало видно огоньки фар проносившихся внизу, в долине, лесовозов. В темноте уже вышли на лесовозную дорогу, и пришлось снять лыжи и тащить их на себе. Ноги отвыкли ходить по дороге.
На шоссе им сразу повезло. В Нижнеталдинск почти порожняком ехал знакомый, бывший потребсоюзовский шофер. В потребсоюзе все шоферы переработали: как попадали в затруднение, так туда, до хорошего места перебиться. Он сначала проехал, потом остановился, и охотники, неловко подпрыгивая, побежали к нему, качаясь под тюками.