Пансионат «Мирамар»
Шрифт:
— Хотя бы и так… Но ведь удар нанесен достоинству и чести всего нашего поколения.
— Что же ты думаешь обо всем этом? — спросил я, не желая спорить.
— Я думаю, что причина всех неприятностей, обрушившихся на наши головы, одна — человек, которого сейчас почти никто не вспоминает…
— Кто же это?
— Саад Заглул!
Я не смог удержаться от смеха, а он принялся горячо доказывать свою мысль:
— Когда он постарался возбудить гнев народных масс и польстить им, он ругал короля, тем самым бросив в землю дурные семена, которые продолжают расти и множиться,
В кафе «Пальма» было безлюдно. Талаба-бек Марзук задумчиво глядел на спокойную воду канала Махмудия. Он развалился в кресле, вытянув ноги и подставляя себя теплым лучам солнца. Мы перебрались в этот зеленый район Александрии, чтобы спокойно отдохнуть.
Мне думалось, что, как ни горяч и нервозен мой приятель, он все же заслуживает некоторого сочувствия. Ведь ему приходится начинать новую, трудную жизнь после шестидесяти лет. Он завидует своей дочери, находящейся в эмиграции, и не сомневается, что посягательство на его капитал есть не что иное, как посягательство на незыблемость веры, на законы аллаха, на древние традиции.
— Узнав, что ты живешь в пансионате, я не хотел там оставаться… Я выбрал его, надеясь, что найду там лишь хозяйку.
— Почему же ты изменил свое мнение обо мне?
— Я подумал и решил, что история не знает доносчиков старше восьмидесяти лет!
Я расхохотался.
— А ты разве боишься доносчиков?
— И в самом деле, у меня нет причин бояться, разве что я иногда занимаюсь словоблудием, — ответил он и с возбуждением продолжил свой рассказ: — У меня нет дома в деревне, а воздух Каира все время напоминает о моем унижении. И вот я вспомнил о своей бывшей любовнице и сказал себе: революция отняла у нее мужа и капитал, следовательно, мы найдем общий язык… Почему аллах отказался от политики силы? — спросил он и, видя, что я не понял вопроса, разъяснил: — Я имею в виду бури, ураганы, наводнения и прочие катастрофы.
— Ты считаешь, что ураган может погубить больше людей, чем бомба в Хиросиме? — спросил я в свою очередь.
Он негодующе замахал рукой:
— Ты повторяешь коммунистическую пропаганду, лисица! Беда человечества в том, что Америка не решилась установить свое господство над миром в тот момент, когда она одна владела атомной бомбой!
— Скажи мне, ты что, собираешься возобновить роман с Марианной?
Он звонко рассмеялся:
— Что за идиотская мысль! Я старик, изнуренный годами и политикой, и расшевелить меня может только чудо. Что же касается Марианны, то от всего женского у нее осталась только одна косметика…
И он вновь захохотал.
— А ты разве забыл свои похождения? Я читал в журнале о твоих проказах, о том, как ты гонялся за юбками на улице Мухаммеда Али.
Я рассмеялся, ничего не отрицая.
— Ты вернулся наконец к религии? — спросил он.
— А ты? Мне иногда кажется, что ты не веришь ни во что.
— Как же мне не верить в бога, — сказал он с ненавистью, — ведь я горю в аду!
Ты и тебе подобные созданы для того, чтобы гореть в аду. Аллах никогда не благословит тебя ни на что. Ты отлучен от чистого источника веры так же, как дьявол отлучен от божьей благодати.
Часы в холле пробили полночь, им отозвались эхом углы во дворе.
Я сидел, утонув в мягком кресле. Лень и тепло разморили меня, лишили сил подняться и лечь в постель. С тех пор, как я уединился в своей комнате, меня стало тяготить одиночество, но я говорил себе, что после восьмидесяти лет бесполезно жалеть о чем-либо, чего-то желать.
Вдруг дверь без стука отворилась и на пороге появился Талаба Марзук.
— Извини, — сказал он, — я заметил свет в комнате и подумал, что ты не спишь…
Я был очень удивлен этим визитом. Сегодня вечером Талаба-бек выпил больше обычного.
— Знаешь ли ты, сколько я трачу в месяц на лекарства, витамины, духи, бритье и прочее?!
Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но он закрыл глаза и молчал. Очевидно, силы его иссякли. Он с трудом доплелся до двери…
Площадь, где проходили торжества по случаю дня рождения пророка, кишела народом, как в Судный день. В небо взлетали ракеты. Вспыхнул свет, разгоняя вечерний мрак. Перед главным шатром остановился «роллс-ройс». Из него вышел Талаба Марзук. К нему поспешили, кланяясь, какие-то знатные господа. Этот человек совмещал в себе духовную и светскую власть.
Хозяин «роллс-ройса» заметил меня и высокомерно отвернулся. А ведь ты не раз приходил ко мне пьяный, так же как пришел в тот вечер.
В пансионате не было ни души. Я сидел в холле один, когда прозвенел звонок. Я открыл оконце на двери, как это делала Марианна. Передо мной было лицо, такое прекрасное, что у меня защемило в груди, — смуглое лицо крестьянской девушки с тонкими чертами, с огромными блестящими глазами.
— Кто ты?
— Я Зухра.
Она произнесла это с такой простотой и уверенностью, будто, назвав свое имя, уже объяснила все.
— Чего же ты хочешь, Зухра? — спросил я с улыбкой.
— Мне надо видеть госпожу Марианну.
Я открыл дверь. Она вошла, держа в руке небольшой сверток. С головы до ног она была закутана в черное покрывало. Оглядевшись вокруг, девушка спросила:
— А где госпожа?
— Скоро придет. Посиди…
Зухра села на стул, положив сверток себе на колени. Я вернулся на свое место и предался новому занятию — стал разглядывать девушку. Я любовался ее крепкой гармоничной фигурой, правильными чертами лица, цветущей молодостью. Созерцание ее приносило мне тихую радость. Мне захотелось поговорить с ней, и я спросил:
— Ты сказала, что тебя зовут Зухра?
— Зухра Саляма.
— Откуда ты, Зухра?
— Из Забадии.
— У тебя назначена встреча с мадам?
— Нет.
— Значит…
— Я пришла увидеться с ней.
— Ты с ней, конечно, знакома?
— Да.
За всю свою жизнь я не встречал такой красивой девушки.
— Давно ты живешь в Александрии? — спросил я.
— Я не живу в Александрии, но я бываю здесь с отцом.