Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
— Дядя Иоси, мама мне сказала, что я могу тебя коротким именем звать, потому что ты ко мне сватаешься и, значит, мы ровня. Только я стесняюсь и ей о том сказала. А она говорит: «Поступай как знаешь, доню. От названия суть дела не меняется».
Так окончился первый раунд. Для уяснения второго нужно понять, что Иосия, упорно пытаясь заполучить себе Анну, руководствовался ныне чистой воды рефлексом, повелевающим восхищаться ею и заботиться о ней. Любовь, хотя и пребывала нетленно, уже не пронзала ему плоть, как бывало, к тому же и сама плоть изрядно утихомирилась. Общение с Анной стало милой обыкновенностью, с ее дочерью — также привычкой, но куда более сладостной и опасной: Иосия желал возрастания чувства, но опасался той неоглядной широты и тех градусов, которых оно, при обоюдной неосторожности, могло достигнуть. И, естественно, у него и в мыслях не было подсовывать
Неизвестно, сколько бы времени длилось это размягчение чувств и некоторое разжижение мозгов, если бы кстати не подоспел один странный случай.
Анна давно уже предупредила Иосию, что в Син еще более, пожалуй, чем в ней самой, «бродит кровь Сирра». Одной же из способностей этой крови было — насылать иномирные сны, одним концом протянутые в ординарную библскую реальность и способные менять нечто и в этой реальности, и в человеке, через которого они явились в мир.
За всю ее жизнь девственнице Син явилось лишь одно такое видение — о знакомстве с Солнцем Пустыни. И вот удивительно: ни с кем она тем не делилась, а все вокруг знали и вовсю чесали языки. Суть дела в том, что Син, по всем предположениям самобесплодная, как и ее мать, вдруг забеременела. Сам этот факт вначале объяснялся более-менее легко: у весеннего костра погрелась, в котором прошлогодний сор сжигают, либо жених своими сладкими беседами разгорячил. Разумеется, то счастье, которое выпало на долю «чужеземной ущербнице» и «сиррскому оглодку» — преуспеть там, где девушки местных кровей нередко попадают в тупик, — вызывало кое у кого кривые ухмылки, но не больше того. Однако, как гласило суеверие, беременные бабы, потершись животами друг о дружку, как папуаски носами, способны были получше всякого УЗИ угадать пол ребенка на самой ранней стадии; так вот, все знакомые, ухитрившиеся тайком соприкоснуться с Син этаким манером, хором утверждали, что почуяли несомненного мальчишку! А откуда, спросите, игрек у скандального ребеночка, если Иосия, понятное дело, только женихается…
Много позже на Син пятном легла сплетня о скандальной «забугорной» беременности. Вообще-то в идеале все служительницы Дома — безмужние девственные самки, ибо рождение дочерей, сделанных из материала, идентичного материнскому, отнюдь не нарушает их девственности: а тут такой конфуз на самой начальной стадии ее рабочей карьеры!
Но не будем подхватывать разновременные сплетни, тем более что они вовсе не доказательство. Кстати, те же сведущие в своем бабском деле тетки, что отрицали мужскую способность Иосии, признавали у затяжелевшей Лизаветы типичный «ложняк», хотя некто невидимый твердо посулил ей на Новый год сына; ну, а по чьему слову вышло?
Что до самого Иосии, ему достался как бы краешек чужого сна — о том, что люди Сирра похитили его невесту и держали у себя в холе и почете. Значения он тому особого не придал, но проснулся куда более влюбленным и решительным. И вовремя: многие достойные юноши положили глаз на пригожую Син еще тогда, когда ее считали сущим недомерком и пустой скорлупкой, так их было не испугать внезапно открывшимся в ней детородным талантом, вовсе нет! Это обстоятельство, будучи лишней гарантией и, так сказать, прикрытием их мужской благонадежности, лишь раззадорило. Ведь для истого библеца его бесплодный стручок — не меньший позор, чем окаменевшая утроба жены.
Видя такие дела и пересуды, скромник Иосия желал было вовсе отойти от дел — состязание за полное чрево назревало нешуточное, и его девочке мог выпасть, по здешним меркам, самый великолепный жребий. Однако обе его женщины были начеку.
— Как бы там ни было, а первоапрельский костер у гаража жгли вы оба, — рассудительно говорила Анна. — Против судьбы не попрешь. Или ты, Иосия, хочешь показать, что я понапрасну тебе свою дочь навязала? Позор на мои седины!
— Эти «обросшие грубым волосом» и их почтенные матушки уверяют меня, что ты, дядя Иоси, не можешь дарить мне детей, — с коварной интонацией вторила Син своей матери.
— Уж кому-кому, а не им мне указывать, что я могу, а что нет. Сопляки они, твои любимчики! — возмутился Иосия.
— Не любимчики вовсе. Так, два ноля без палочки, — с невинной интонацией сказала девушка.
— Угу. Как на двери деревенского сортира, — хохотнула ее мать.
— И я никого не потерплю рядом с собой, кроме тебя. И, конечно, мамы, и тети Лиз, и дяди Закарии, но это совсем другое, — закончила Син свои речи.
Таким образом, всё случившееся было уже решено и предрешено в высях. Позже рассказывали, что потенциальные женихи будто бы мерились своими тростями или кидали их — какая покатится дальше — и что Иосия будто бы победил. Не можем сказать, правда то или нет. Указанная выше писчая принадлежность в старину играла ту же роль, что шпага российского чиновника или головное покрывало мусульманского ученого, но кто, скажите, решится поставить на кон знак профессиональной принадлежности? Более вероятен другой слух: будто бы торжество Иосии ознаменовалось тем, что на верхушке его личной поникшей было тростинки расцвела лилия, а, может быть, яблоневый цвет или вообще сакура. Понимать сие буквально или аллегорически мы, тем не менее, не станем. Ибо в чем могла заключаться победа, если не было истинного соперничества? Ведь матриархальный Библ никогда не станет в брачном вопросе идти против воли родительницы. Так что Иосию благополучно окрутили с его юной невестой, а через восемь месяцев родился мальчик.
Откуда он был родом — от сна или искры, от солнца или лунного света, от желания мужа или печали жены, — о том Иосия если и задумывался, то никого в эти думы не посвящал. Он был счастлив в браке: все они трое были счастливы, а тень приснившейся и невысказанной любви покорно стояла рядом, благословляя семейный союз. Всё блаженно спуталось, наполовину позабылось — и упорно ждало своего часа.
Первоапрельская уборка
…Ибо тела нашего основа —
Искра, капля, легкий прах и ветер.
Омар Хайям
Достопамятные события, таким образом обозначенные, на самом деле имели место быть несколько раньше, а именно двадцать пятого марта (что есть день так называемой felix culpa и одновременно Благовещения). Так подсуетилась судьба ради того, чтобы результату событий поспеть аккурат ко дню Побеждающего Солнца, зимнего солнцестояния и кануну Нового года, а именно — к двадцать пятому января, в чем можно видеть ряд символов, выстроенных искусной и умелой рукою. Однако весь Библ традиционно устраивает уборку сухого листа и омертвелых сучьев — причем одного становится все меньше, а других все больше — именно первого апреля. Этот прекрасный старый обычай сохранился, хотя здешняя зима раз от разу сокращается под натиском лета, и армии добровольных работников каждый год в самом начале второго месяца весны высыпают на улицы с песнями, плясками, анекдотами и спиртным, чтобы достойно провести означенное время. Впрочем, никому не возбраняется начать ковыряться на своем участке и раньше традиционного дня, лишь бы потом не отлынивал от всеобщего и всеми принятого изъявления чувств. В конце концов, благо в Библе тому, у кого сохранился хоть клочок чего-то своего…
Итак, утром вышеуказанного дня Иосия во всем цвете своего еще не поколебленного, но пока и не утвержденного и отчасти даже шуточного жениховства сидел в гараже на обыкновенном своем месте и глядел в книгу, видя перед собой неизвестно что. Оторвался он от лицезрения лишь тогда, когда его брат с каким-то особенным вызовом зашебаршился за его спиной в генеральной поленнице, куда складывались самые отборные и аристократические дрова.
— В чем проблема — ищешь что?
— А. Мусора много стало попадаться, коры там и щепок. Вот бы переложить кладку, только уж больно плотно сложена, — пыхтя ответил Закария. — Хотя, может статься, и решусь ее потревожить. Моя Лиз, видишь ли, пристала: хочет от меня какого-никакого, да ребеночка. Именно чтобы я сам. Как говорится, хоть от чурки, хоть из плашки. А если понять буквально: чем еще столяр так хорошо владеет, как деревом?
— Птенчики ее уже не успокаивают? Или гибнут, наверное, во множестве?
— Да нет, почти всех выпавших выхаживает, а слетков и подавно. Рука легкая: в платок заворачивает, баюкает и приговаривает. Потом назад в гнезда подкидывает, а то и я помогу, если высоко и с лестницы не достать. И ведь принимают их родители, вот что самое удивительное!
— А помнишь, мы ей голыша в самом роскошном здешнем магазине покупали — орет, мочится и соской хлюпает. Ты говорил, понравилось.
— Ну как же. Приданого нашила целый сундук, да у нее еще от крошечных куколок осталось, каких детям раздавала. Спать с собой не однажды укладывала. Только снова всё это какому-то настоящему ребенку досталось. Лизе хоть по временам дура-дурой, а понимает, что свои дети из животика родятся. Или аист в капусте находит.