Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
Оружейник или Рудознатец.
Законник.
Лекарь.
Звездочет.
Гейша или Плясунья.
Глашатай.
Механикус.
Летописец.
Рыцарь.
Волчий Пастух.
Пастырь Древес.
Небесная Ткачиха.
Окружали они, если вдуматься, вовсе не стол, а глыбу горного хрусталя или даже аметиста. Внутри нее светился меч удивительной красоты и мощи, двусторонней заточки и слегка изогнутый, как катана, с удлиненной рукоятью и плоской гардой. Имя его тоже было сказано Галиену без слов: Тергата, меч-женщина.
— Ты вошел в запертый дом, как было предсказано.
Но хрусталь был неприступен в своей обжигающей хладности, а меч — подобен былому Дракону своим жаром и яростью.
— Я не смогу, — прошептал Галиен. — Я не достоин.
И ушел назад в Библиотеку на следующем стихе:
«Власть времени сильней, затаена
В рядах страниц, на полках библиотек:
Пылая факелом во мгле, она
Порой язвит, как ядовитый дротик.
В былых столетьях чей-то ум зажег
Сверканье, — и оно доныне светит!
Иль жилы тетивы напрячь возмог, —
И в ту же цель стрела поныне метит!
Мы дышим светом отжитых веков.
Вскрывающих пред нами даль дороги,
Повсюду отблеск вдохновенных слов, —
То солнце дня, то месяц сребророгий!
Но нам дороже золотой колчан
Певучих стрел, завещанных в страницах,
Оружие для всех времен и стран,
На всех путях, на всех земных границах.
Во мгле, куда суд жизни не достиг,
Где тени лжи извилисты и зыбки, —
Там дротик мстительный бессмертных книг,
Веками изощрен, бьет без ошибки».
Кладбище, но уже не роскошных и роскошествующих книг раскрылось на этих словах, но книг, бывших усыпальницами вещей. Те же полки, простирающиеся вплоть до неба, были уставлены кристаллами — по большей части прозрачными, в форме параллелепипеда, но были также друзы и щетки, а также шары, подобные сувенирным или гадательным, иногда покрытые кусочками зеркала, будто в борделе или кафешантане. В глубине прозрачности можно было без особого труда углядеть крошечный предмет или их композицию: корабль в открытом море, сад с яркими человеческими фигурками, горный или городской пейзаж, хороводы танцующих, застывшие в уловленном порыве, деревенька с ее обитателями, выдержанная в буровато-черных тонах.
— Это изо всех им подобных самые вредные, — объяснила Крыса, — так называемые реалистические произведения или романы натуральной школы. Не имея силы создать свою вселенную, грабят нашу. Оттого, думается, мир Дома Книги так обеднел и отощал.
— А историческая беллетристика и вообще история?
— Те воруют пространство, эти время. Но последнее почти незаметно. Вы ведь и так не умеете жить в своей прошлом — разве что своим выдуманным прошлым и его вымышленным величием… Вот времена года у вас точно уворованы, одни сезоны остались: совсем сухой и умеренно засушливый.
— Нам, по-видимому, нужны книги-оружие. Книги-стрелы, как говорится в стихотворном предсказании.
— А, так это, наверное, фантастика, фэнтези и прочие сказочки. Вот это подходящие штуковины, если написаны как следует: не паразитируют, а обогащают мироздание. Удовлетворяют частную жажду чудесного и индивидуальную потребность конструирования невиданных миров. Но пока они сами узники, проку от них маловато.
— А радужные шары?
— Философские учения или типа того. Отражают и проясняют или объясняют мир, но внутри пусто. И дай Бог, чтобы не тьма или черная дырка. Вообще-то с ними легче: меньше заимствуют, разве что друг дружку перепевают. А что до всяческих дыр, омутов, мальстремов и водоворотов, то с ними в принципе можно и побороться.
— А эти… гипнотические?
— Религиозные. Самые вредные, поганее всего.
— «Я видел религию, похороненную в книгах, и суеверие, занявшее ее место», — процитировал Эшу слова пророка по имени Джебран. — Потому, да?
— По этому самому. Из живого делают мертвое, из широчайшего учения — узкую догму.
— Я знал на опыте еще одну разновидность пленения: дурман, гипноз, всякое и всяческое очарование…
— Магический кристалл тут тоже имеется, но один-единственный, — прошептала Крыса благоговейно.
— А как его отыскать?
— Я знаю, — вдруг сказала Нарджис. — Один из наших пророков, Реб Эзра Паунд, сказал так: «Человек читающий должен быть человеком живущим. Книга должна быть световым шаром в нашей руке».
На этих словах некий незаметный до того и почти бесформенный предмет поплыл с одной из верхних полок вниз. По пути он распух от странного голубоватого пламени, но послушно лег ей в слегка дрогнувшую руку.
— Совсем голубой, как и я.
— И как я, — усмехнулся Гали.
— Ну, а как за ним следовать?
— Я снова попробую, — ответил Эшу. И прочел:
«Но и сквозь обольщения мира,
Из-за литер его алфавита,
Брезжит небо синее сапфира,
Крыльям разума настежь раскрыто».
На этих словах в куполе возник и загорелся малой точкой свет, такой же синий, яркий и холодный, каким был ранее шар. И Нарджис в восхищении пробормотала:
«О бабочка, о мусульманка,
В разрезанном саване вся, —
Жизняночка и умиранка,
Такая большая — сия!
С большими усами кусава
Ушла с головою в бурнус.
О флагом развернутый саван,
Сложи свои крылья — боюсь!»
— Что, и это также о книге?
— И книге из самых лучших. О Книге прикровенной тайны. О Коране.
Точка растеклась кругом, круг стал клочком необычайно синего неба, что заглядывало внутрь светового колодца подобно любопытному глазу.
Статуи были и тут, они возвышались каждая на своей фундаменте, но их облик, едва намеченный и окутанный как бы покрывалом оставлял впечатление недоделанности, недоговоренности и сокрытости. Слепые ласточки пролетали под куполом свода, бились об него, не находя дорогу к дому; но как-то, видимо, справлялись, ибо то одна, то другая исчезала, медленно кружась внутри золотого света и поднимаясь к всепоглощающей, победной синеве.