Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
— Куклы вы все, — произнес он веско, — и людьми только притворяетесь. Кукловод у вас один на троих, вот бы поискали от делать нечего, друзья. А ну, прочь отсюда!
Тут и этот сон истек и истончился. К кровати подошла Баба Анна и толкнула в бок среднего внука.
— Эшу, — громогласно прошептала она, — держи, это вечный пропуск в главный компьютерный зал, ну и в Зал Статуй, да и в Зал Кошек сразу. О нем никто не знал и не помнил — я его еще из моего Сирра привезла.
На этом все трое окончательно проснулись.
Сердце трех
По пламенному тексту городов
Скользя, как по листаемым страницам,
я чувствую везде, что не готов
теперь
Игорь Губерман
Утром Анна сказала:
— Вот и сбылось то, ради чего я тут осталась на всю зрелую жизнь. И вовремя, а то уже начинаю просачиваться из этого мира в какую-то глубокую и узкую щель. Щелочку между Библом и Сирром. Так ведь и получается, что, живя в грубой реальности, мы умираем в вымысел, не правда ли?
Теперь необходимо было оправдать появление у Эшу спутников. Конечно, можно было всегда признаться, что это его потерянные и возвращенные Сирром брат и сестра, но к тройняшкам в Библе относились настороженно. Могла некстати вспомниться и непонятная, однако в достаточной степени неблагонамеренная сутолока, сопровождавшая появление на свет самого Эшу. Проще всего оказалось выдумать очередное посольство из Сирра; и хотя наши приятели тянули разве что на посольскую охрану, вымысел, однажды сорвавшись с губ бабы Ану, мигом сделался, как и подобает всему сиррскому, самой весомой явью. К тому же он повыбил пыль из прошлого авторитета самой бабы, что пришлось как нельзя кстати, а то забыли, сестры и братья (особенно сестры), под кем ходите.
В мире, где само существование которого было, по сиррскому мнению, куда более эфемерно, чем любая классная выдумка, Нарджис предлагалось сыграть роль приемной дочери славного и всем достопамятного Карабаса-Барнабаса, То, что она и в самом деле была ею, поскольку каждый верховный правитель по традиции объявлял себя приемным отцом всех сирот, истинных и, так сказать, «соломенных», ни чуточки не мешало делу. В этой оказии Гали естественно выступил в роли капитана ее личной гвардии. Ибо кому еще доверить охрану воинственной, но все-таки девы — Голубой Девы, — как не «голубому», с его тяжелым бокэном и прочными кожаными доспехами? Саму гвардию, за неимением в Библе подходящих для сей цели множительных зеркал, спешно рекрутировали из дружков и подружек Эшу, наряженных в костюмы, оставшиеся у Анны с прошлого Хэллоуина. Все вышло очень непринужденно и по-сиррски, ибо роли, исполняемые героями, легко могли прочитаться с точностью до наоборот: изысканный царевич, сопровождаемый Пантерами личной охраны шаха, грубоватыми и яростными воительницами. Эшу на фоне всего этого смотрелся как толмач, переводчик с главного сиррского наречия, хотя на самом деле, помимо библиотского, владел лишь сновидческим языком и уличным мальчишеским арго.
Восток присутствовал и в том, что Нарджис, конечно же, укуталась в свое знаменитое черно-золотое покрывало, что прибыло из Сирра прямо в сон Эшу, и оседлала одного из лучших жеребцов-трехлеток бабы Ану. От нее сильнейшим образом несло розовым маслом и лошадиным потом снаружи, чесноком — изнутри, из полускрытых розовых уст.
Ибо тонкие ее пальчики натягивали на уста край тяжелой ткани, а темное личико пряталось как бы в густой тени, что создавала широкая золотая рама: каббалистические и магические знаки, звезды, сияющие через переплетение ветвей, морозные пальмы, как на лезвии лучшего из клинков, и прочее в том же духе. Сами глаза Нарджис можно было бы сравнить со звездами, кинжалами и иными символами волшебства, если бы это не было так избито и тривиально. Словом, от Нарджис оставалось всего ничего, и это «ничего» давало несказанный простор библиотской фантазии.
О сказочная краса в темной утробе покрывала! Что ждет мир, когда ты родишься на свет?
Так пропутешествовали они от конюшенного двора до самого дома. На верхних ступенях нисходящего к нему амфитеатра массовка остановилась, а нашу героическую триаду с ликованием встретили оба директора: умерший дон Пауло Боргес и заточенный невесть куда Бенедикт. Ведь для Сирра все живые, и знает он всё обо всех.
Внутри, однако, их ожидала тяжелая местная реальность, потому что Альдина, которая и раньше норовила заместить собой директора на всех знаковых мероприятиях, встретила делегацию в зале приемов, воссев на особо торжественное кресло с прямой дубовой спинкой и белым атласным сиденьем, выполненным в форме раскрытого фолианта. Карие глаза ее светились кротостью и мудростью воистину неизреченными: то был ее звездный час. Но и звездный час Эшу, который реабилитировал себя за многие годы житья на побегушках у тех библиотечных дам и девиц, что окружили подножие трона. Но не в том заключалось его главное и тайное торжество, что ему удалось, наконец, уесть всех и вся, а в том, что он, наконец, почти что обрел искомую целокупность и завершенность и от лица сей целокупности и завершенности выступал.
Высказанной вслух целью посольства было — получить доступ к неким скрытым фондам, о которых Эшу знал твердо, что Альдина утвердилась на них так же плотно, как на своем торжественном седалище, и из-под себя нипочем не выпустит. Как говорил святой Поджо с подачи австрийца Мейера, уселась подексом на кодекс. (Сам Эшу, кстати, шутя доставал их из своего экрана.) Впрочем, Сирр так или иначе, но получает все, что хочет, кроме, разумеется, того, что изначально пребывает в виде смутных и недопеченных образов, так что искомое разрешение было всем им троим нужно, как собаке пятая конечность.
Поэтому никто из троих соискателей нисколечко не огорчился, когда Альдиной, посовещавшись, было решено отказать в искомом, но, выразив глубокую растроганность, все-таки допустить Нарджис и Гали в читательский зал по разовому пропуску. Таким образом, руки были развязаны, а появление в главном зале Дома (излюбленное место простонародных экскурсий) лишнего сиррского народа — оправдано.
И вот Эшу зайдя в круг, протянул перед собой трехлепестковый Ключ. Для него ключ был Копьем, для Гали — мечом, а Нарджис сама была Чашей. Тут открылась им в столбе света сияющая и переливчатая колонна, и как только Трое подошли к ней — время куда-то испарилось. Они стали невидимыми для всех, кому случилось приключиться поблизости (вернее, те наших друзей просто не замечали, будто кто-то глаза им отвел) — для всех, кроме троих священных животных, которые как раз тут и появились.
Эшу взял на руки Шушару (она хотела взобраться к нему на плечо, как, бывало, к Барнабасу, но изрядно с тех пор потяжелела). Галиен держался поближе к Козе Ностре, Нарджис обнимала за шею Козюбрика.
— Что же, начали! — сказала Крыса.
Вначале они медлили, и самым боязливым из них был Эшу. Но и самым бесстрашным, потому что по доброй воле принял на себя рану плотского рождения, преодолев стиснутость, оставленность и удушье. Он преодолел первородный страх и саму смерть, которая лежит в начале существования любого человеческого существа, окрашивая его бытие в цвет своих мрачных символов: змея, дракона, замкнутого кольца. Символы эти записывают себя внутри текста, который есть каждый и всякий человек.
Итак, Эшу, погрузив руки внутрь, стихом поэта Райнера Марии вызвал из него образ Книги-До- Неба. Бронзовые створы послушно открылись, и в тот же миг привычный вид главного компьютерного зала отодвинулся назад, в некое небытие, доказывая тем самым парадокс своего принципиального несуществования. Да и весь мир живущих отодвинулся назад, как бывало, когда Эшу двигался по виртуальным коридорам…
Свет расплылся и тут же собрался вновь. Все сохранилось, по внешности, неизменным, однако цепь, исчезающая в высях, проявилась и выделилась, и Триада скользнула по ней то ли вверх, то ли вниз.