Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
— Пророк согласился с ним и отослал всех прочих учеников, и они ушли обиженные оттого, что им ничего не досталось. И распустили клевету.
— А в своем узилище тихо сказал пророк: это на мне сходятся все пути, не на тебе. Нет смысла в твоей жертве и твоей смерти. Но ты один изо всех можешь это понять, принять и смириться.
— Ученик не посмел попрощаться с Пророком и тихо ушел. Говорят, потом он проклял судей и бросил им в лицо деньги, что взял от них из притворства. А затем повесился на дереве, потому что хотел стать навечно проклятым, как всякий повешенный на древе, и навеки уподобиться учителю, казненному сходно: уподобиться не
— Или, скорее всего, его прикончили другие учителевы доброхоты, — ответил на то Эшу, — но всё равно предсказание исполнилось. Даже вдвойне.
— Предсказания всегда исполняются в том размере, в каком следует, — возразил Бенедикт, — потому не заботься больше об этом. Моя участь — не твоя участь. Уходи лучше, пока дают.
Так говорил он, ибо разговор происходил на глазах у официальных лиц в масках и камуфляже, но в кабинете директора. Нынешнее руководство города хотело показаться гуманным — а заодно и личный досмотр легче было произвести.
Тогда Эшу, вздохнув, удалился из кабинета — и из игры.
— Что я взял из первого сна? — говорил себе Эшу. — Из беседы себя самого с собой самим? Мира не изменил, во всяком случае. Зато обрел новую силу и утвердился в своей истинной природе. А это уже немало.
Разрушитель, или Галиен
Прозвучала вторая строфа. Это был второй Сон, и новый Эшу почувствовал, что вошел в него, как меч в ножны. И узнал о Сирре больше, чем кто-либо мог сказать ему на словах. Это знание не удержалось в нем позже, потому что вид Сирра зависит от того, кто воспринимает его, и для каждого иной. На смену чужому знанию пришло свое.
Найденыша в Сирре воспитывали как сына всех мужчин. В Библе представляют себе Сирр как страну Востока, с бородатыми мужчинами, любящими многих жен. Но у него не росла борода: на бледных, слегка смуглых щеках не виднелось синевы, только над верхней губой темнел пушок. Зато темные кудри падали до самой талии — он не стриг их по обету, как, впрочем, делает любой сиррский отрок, пока не станет воином и не возьмет себе девушку для сердца; волосы приходилось закручивать в узел или заплетать в две косы.
Жена имеет силу и право укротить мужественность. В него влюблялись все женщины Сирра и мечтали возвести на свое высокое ложе (как в Сенегале, к ложу вела узорная кованая лестница), но он был целомудрен.
И все же была у него с молодых лет одна подруга, как он сам, найденыш или аманат, дочерь всех жен.
Нет больше радости в любом доме Сирра, чем взять ребенка на кормление, даже если весь дом и без него звенит детскими голосами. Сам Синайский Лев Пустыни, Шамс, называл найденыша своим ребенком и, по слухам, имел на то право. Он же и дал мальчику имя: Галиен, Гали, Гала по-библиотски.
«К нам в Сирр, — говорил ему Шамс, приезжали посланники других стран, дипломаты и торговцы, и одаривали нас. Лучшим даром были книги, которых мы не знали раньше и которым мы давали новую жизнь: переводили, переписывали, вдохновлялись ими. По обычаю древней страны Син, мы считали приносящих дары своими данниками и сторицей возвращали им их приношения, чтобы вещи, остающиеся в наших руках, не предали нас самих. Не то чтобы мы боялись чего-либо и хотели купить чужую дружбу и приязнь — нет, ведь такое не покупается, ибо ему нет цены. Но ради дружбы мы брали из чужих земель заложников мира, малолетних аманатов, и держали рядом со своими детьми, чтобы, отослав их по достижении взрослости, умножить число своих друзей в отдаленных землях и на окраинах, что раскачиваются между Библом и Сирром, как качели.
И вот среди таких детей, юных аманатов, была дочь мелкого царька одного из окраинных княжеств, Нарджис-хатун, темная, как мед, сладостная, подобно кисти позднего винограда, гибкая и смелая, как те, чье имя стало названием девушек царицы Сирра, почетной супруги царя. Та самая, вместе с которой вы служили в гвардии моего господина. Издавна были у нас полки мужчин и полки женщин, но женщины всегда стояли ближе к трону и были яростней и неукротимее в бою.»
Галиен, как и все его сотоварищи, любил богатые одежды, притирания, драгоценные черные клинки, одетые золотой чеканкой и упрятанные в ножны из узорной кожи — а Нарджис только смеялась над этим. Ее одежда и обычай были куда бедней даже тех, что приняты среди незамужних охранительниц трона. Иноземке такое прощали, думая, что она выхваляется по молодости, — так молодой солдат нарочно трет камнями свое обмундирование, чтобы казаться бывалым, полагали они. Только Нарджис никогда не притворялась никем, кроме самой себя.
Язык Галиена был изыскан — она подцепляла на своем пути все народные словечки, те арготизмы, которыми щеголяют молодые, чтобы отмежеваться от старших. Галиен, начитанный во всякой книжной старине, говорил, когда они с Нарджис сошлись ближе, что как у немецких фрау было три главных «К» (с четвертым) в жизни, K;chen, Kinder, Kirchen и в придачу Kleiden — то бишь кухня, дети, церковь и платья — так и у нее, только другие: Круто, Клёво, Классно и в придачу Кайф.
Нарджис же слегка потешалась над манерностью и женственностью Галиена, хотя оба они знали, что не брутальные самцы двадцатого европейского века, а изысканные кавалеры века восемнадцатого являли собой истинные чудеса галантности и мужества. Поистине, чтобы быть взаправдашним рыцарем, стоит поступиться видимостью!
Впрочем, Гали был так явно непохож ни на какого мужчину, что всерьез смеяться над этим было бы откровенной издевкой.
У Нарджис был диковатый взгляд птицы в неволе, хотя никакого плена не было в Сирре ни для кого. Просто оба они с Галиеном принуждены были существовать среди дружелюбных чужаков. Галиену, возможно, пришлись бы по сердцу кроткие и отважные скандинавские девы, но сиррские женщины при всей своей доброте были коварны и умудрены в своем коварстве, желая брать мужчин, зачинать плод и властвовать посредством и во имя своих детей. Они были поистине сотворены из слишком тугого материала! Нарджис нужны были мужчины свирепые и утонченные в одно и то же время, но идеалом сиррийца был мудрый воин, что не убивает.
Поистине, если бы Гали был женщиной, а Нарджис — мужчиной, они были бы подстать друг другу. Он говорил себе, что плотские радости мог бы получить только от мужчины, дитя — от каждой из женщин Сирра, весьма умудренных в благородном деле зачатия, но поистине любить смог бы одну Нарджис, как если б она была единственной в мире.
Однако на ней был для него запрет — нечто невыразимое говорило ему, что они двойники; ее же и не тянуло к нему иначе как к другу.
Так они и жили, как двое детей, высились, как две башни, горделивые в своей самодостаточности. Позже он стал главой мужской охраны, она — женской. Он был кроткий мститель, не любивший оружия, она — воинственная амазонка, украшавшая себя острым железом.