Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
Тут Эшу кстати вспомнил слова дона Боргеса о том, что Сирр в лице Карабаса-Барнабаса предлагал в обмен на священные книги эту самую «Комедию», полностью иллюстрированную Блейком. Совет Дома ответил, что такого не может быть никак и никогда, и отказался даже рассмотреть видеодиск, специально приспособленный для местных компьютеров.
А невидимый голосок во тьме все нашептывал: «Каменную скрижаль с каноном Будды мы сгрудили на полу подсобки, точно надгробья на еврейском кладбище в Праге; а ведь ей, живой, нужна зеленая лужайка — травянистый сад камней».
В качестве компьютерной заставки от глаз, любопытствующих, чем он занимается в рабочее время,
KOBJOL
Надпись, как все думали, обозначала архаический язык программирования. Мало кто был искушен в древних тюремных арготизмах настолько, чтобы угадать намек на Альдину с Эльзевирой, а кто понимал — тот помалкивал. Сама по себе парочка неразлучников не была ни так образованна, ни настолько догадлива.
Так настала первая для Эшу служилая зима. Падал снег — ведь даже в Библе существуют времена года. В белесоватом свете фонарей, вознесенных над чашей Дома, он казался черным, на фоне ночного неба с мутными звездочками — белым, падая на исхоженные ступени, подтаивал и становился бурым, перемешиваясь с пылью земли, людей, книг.
Календарные холода всякий раз воспринимались с удивлением. Люди спешно кутались в подручный материал, окна и двери зашторивались сукном и войлоком, а в душах возникало неудержимое желание согреть нутро и душу.
В это время Дом переживал расцвет кухонной эпохи. Под регулярную еду и праздничные банкеты было обустроено обширное помещение. Стеклянная плита огромного стола с кругами подогревателей в центре и широкой дубовой каймой по периметру — для кувертов — была обставлена креслами. В одном углу расположилась автоматическая мойка, вся никель и хром, в другом — широченный буфет для посуды и холодильник: такой же натуральный дубовый шпон, как на столешнице. На одной из стен — роскошный натюрморт с хрусталем и битой дичью, на другой — часы с кукушкой. Птица сначала вела себя нормально, потом чуточку взбесилась: стала отмечать каждые полчаса, а четырежды в день вместо обыкновенного «ку-ку» слышалось что-то вроде «ку-шать хоц-ца». Звучало это оглушительно и обескураживающе, так что неопытный человек вздрагивал.
А наш герой приспособился видеть такие нужные ему теперь сны уже с открытыми глазами. Это нисколько не мешало ему реагировать на опасности мира чисто внешне и почти не было заметно стороннему наблюдателю.
Так, при виде Альды с Эльзой он мог — в виде контраста — вспомнить Анну и Син, но образ создавался мифологический: две женщины изогнулись друг перед другом, как геральдические рыбки в пруду, из лона младшей исходит поток червонных звезд, которые поглощает старшая, из лона старшей — сноп серебряных снежинок, которые младшая впивает своим нежным ртом: подобие любимого ночного сна, однако не вполне. А когда Эшу узнал о смерти дона Пауло, тут же, на месте у его любимой машины, привиделся ему зеленый холм наподобие весенних библских, но с более крутыми склонами, поросший деревьями так ровно, что их шевелюра издали казалась подстриженной на манер регулярных парков. По нему спиралью поднималась, ограждая, по-видимому, невидимую дорогу в замок, зубчатая стена из желтовато-белого камня — полированного мрамора или алебастра, он не знал точно. То было подобие папской тиары, а вершина холма — сама тиара: замок из того же камня. И невидимый Боргес произнес из-за его спины:
— Это мое родовое владение, мой орден, титул и герб.
В такие минуты Эльзевира втыкала его в работу почти что силой. Альдина, кутаясь в свой неизменный плед, мягко выговаривала:
— Работник вы бесценный, но слишком много размышляете. Оттого и возитесь с делами больше, чем рационально, а оттого и в обедах не участвуете. (Совместная еда была мощной формой сплочения масс.) Зачем вы противопоставляете себя коллективу из-за пустяка и не делаете того, что от вас ожидают?
— Желания других принадлежат им, — вдруг сказал как-то Эшу. — Присвоить их — то же воровство. Я не могу пойти на такое. Честнее всего — иметь свои собственные желания. Разве неправда?
Дама вытаращила на него глаза, а упомянутый выше коллектив стал с тех пор считать Эшу благим дурачком, наподобие дядюшки Закарии, смертью увенчавшего свою дурость, но, однако, дурачком полезным и приятным. Склонность к пустым мечтаниям и рассуждениям перемежалась с моментами, когда Эшу приносил, как бы между прочим, конкретную пользу или угадывал опасное будущее. Сиррская кровь ему подсказывает, шептались тогда, кровь могучего чужака: ненавидимая и презираемая, предмет зависти и восхищения.
Что взять с блаженного! Зачем трогать существо, могущее дать сдачи с совершенно непредсказуемой стороны!
Таким образом, в библиотеке создавалось своего рода напряженное равновесие покоя.
Но последуем за дальнейшим развитием событий.
Итак, все женщины, по избитому, но точному наблюдению, боятся мышей, но у каждой своя, абсолютно личная причина. Одна ночевала в стогу, а мыши затеяли на ее потном теле игру в салочки. К другой даме мышь запрыгнула внутрь мясного пакета и прыгала там, как в ловушке, пока гораздо более храбрые библиотечные девицы не вытряхнули ее вместе со случайной приманкой. Через кого-то вконец обезумевшая мышка пыталась прогрызть дорогу, которую ей загородили, оцепенев со страху. А самая большая неудачница, которая вышла на дежурство по Дому на следующее утро после бурного библиотечного Рождества, узрела в немытом салатнике семь свешивающихся через край мышьих хвостов — трудолюбивые создания спешно убирали в себя недоеденное и неподчищенное людьми…
Подобных случаев было почти столько же, сколько мышей. А мышей в Библиотеке было, как уже сказано, навалом.
И вот однажды Эшу услыхал особенно истошный и тошнотворный женский визг на границе между кухней-столовой и компьютерным залом. Это для него означало, что — несмотря на полную нечленораздельность вопля — пришла нужда именно в нем и именно в его талантах знаменитого мышиного укротителя. Он поспешил на зов и тотчас же увидел самое Эльзевиру, оцепенело стоящую пороге сектора, хранившего устарелое электронное оборудование. Заглянул через ее плечо…
Увы! То оказалась не безвредная мышь из числа штатных библиотечных сотрудников. Перед экраном незнамо как включенного в сеть и ныне испускающего мертвенное свечение компьютера восседала сама непобедимая и легендарная Тихая Ужасть.
Надо сказать, что за прошедшие столетия хитроумная крыса, ни в какую не желающая стареть, сильно прибавила в росте и теперь достигала роста годовалого библского младенца. Трогательное сходство с дитятей усиливалось тем, что гладкая шерсть на округлой спинке сплелась в тонкую светлую косицу, а пальцы передних лапок, ловко перебирающие клавиатуру, были розовато-пухлыми. Иногда правая лапка, приподнявшись на запястье, отжимала механическую мышь, а многочисленные хвосты скручивались и изгибались в ритме работы. Внимания на людей она вроде бы не обращала никакого, хотя возможно, — тихо наслаждалась как их присутствием, так и их испугом.