Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
С другой стороны, по мере увядания официального сельского хозяйства развивались потуги государства возродить его индивидуальный сектор. Опустевшую землю тоже резали на куски и, поскольку домовых секций даже и после их заселения оставалось немерено, водружали их посреди чистого поля по принципу: один дом — один участок. К земельному отрубу подводили воду, к бетонному срубу — электричество. Такой кусок земли с дачным домиком чуть побольше обыкновенного достался и на долю Анны.
Анна отнеслась к затее властей скептически:
— Из здешней земли ничего путного не получишь, один бурьян, даже на сено непригодный.
Син ответила:
— Мы ведь еще не смотрели.
Особой радости в ее голосе слышно не было. И ума, и опыта ей хватало, чтобы понять: занятие земледелием требует особенной сноровки, какую не вложат в тебя ни в каком колледже.
Но вот кто всему этому обрадовался — это младшенький, Эшу.
— Так давайте сходим! Отгулы отоварим и отправимся. Там же пять миль всего, если по старым туннелям.
— Ты б еще канализацию предложил, — пробурчала Анна.
Двинулись, впрочем, по земле — то на велосипедах, то пешком, катя их рядом с собой: своих коней бабка пожалела. Шли городом, потом окраинными пустырями и чахлыми перелесками, затем вышли на простор. Здесь не было ни души, сказывалось буднее время, только бродили или возлежали на горячей земле отдельные экземпляры собачьего рода. В городе, особенно на улицах и площадях, они попадались редко — то была не их сфера влияния.
Широкое поле с кое-как огороженными домами находилось на отшибе от всякой поднебесной и небоскребной растительности. Впрочем, низкая зелень, как и предвидела баба Ани, процветала и даже покрывала собой неописуемой долготы пространство.
— Крапива здесь необорная, — заулыбался Эшу, — стало быть, и прочие травы получат стимул.
— Откуда ты взял эту ересь, малый? — спросила баба.
— В учебнике биологии прочитал.
Зашли в дом: примитивный двухкомнатный и двухоконный кирпич на блочном фундаменте, ни крыльца, ни террасы, ни крыши. Правда, толем укутаны все резаные стороны, а верх — даже двойным, и дверь самая что ни на есть добротная — из старого дуба. Зашли с некоторой опаской: внутри оказалось некрашено, однако уже ободрано, вид нежилой, зато уютная паутина по всем углам. Тут обрадовалась и Син:
— Пряжи-то сколько! Вот увидишь, сынок: размотаю и свяжу что хочешь: шарф, перчатки, носки, рейтузы, — сносу не будет.
— Мам, ты еще и из крапивы попробуй.
— А ведь это идея. Ты Андерсена, что ли, вспомнил? Понимаешь, в давние времена все крестьяне ткали крапиву вместо дорогого льна — барской нити. Стебли сушили, трепали и пряли на обыкновенном веретене. Грубовато выходило, однако носить можно. И не жгло вовсе, конечно.
— Интересно! На нашем участке крапивы не очень много, — ответил Эшу с некоторой даже алчностью. — Я так думаю, натеребить и по соседству можно, конкурентов пока не предвидится.
— Еще и благодарить станут, — сказала баба.
— Вообще-то здесь у нас и своей пользы растет навалом, — добавил Эшу. — По самую крышу. Расторопша для лечения, зверобой для пурпурной краски, конский щавель для кислоты, иван-чай для заварки. Да, говорят, еще волоконца на репьях можно выпрядать. А смотри, баба, какие листья прорезные, будто у пальмы какой-то. Не знаешь, что это?
— Конопля, внук.
— О, так мама и ее в дело пустит. На мешки и веревки, основу для половиков и всякие такие штуки.
— От конопли и лекарственная польза бывает, — хмыкнула баба. — Смотря какой сорт.
— Ладно, мне как раз уступают старинную прялку, с колесом, — сказала Син. — на веретене нитку тянуть уж очень хлопотно. Ткацкий стан из ближнего села привезут, там хороший мастер остался, если не помер еще. И ковер для дачи сотворим, и обои сделаем самые лучшие, тканые, как в старину, дайте только время.
— А куда кросна поместим? — с восторгом вопросил Эшу. — Я знаю, они большие, здешнюю крохотульку прямо развалят. А дома с теть-Лизиными украсами не совместятся.
— В бывший гараж, — ответила мать. — Я не думаю, чтобы наш папа был против, если ты об этом.
Впрочем, стройные ряды сорняка хотя и слегка поредели, но в общем и целом сумели устоять: новый владельцы жаловали сюда лишь на выходные. Постоянно пребывал один только приблудный пес выдающихся статей и колорита. Вислоухий, коренастый и коротконогий, он был несусветно рыж, кроткую темноглазую морду рассекала надвое ярко-белая проточина, спину крыл небольшой чепрак цвета сливочной помадки, на передних лапах — ярко-белые чулочки с рыжим же крапом, на задних — коричневые носки. Животное первым делом окрестили — любящий всякое загадочное старое железо Эшу дал ему звучное имя Кардан, — смастерили отличную будку из уворованных тарных дощечек, что остались после изготовления крыльца. Пищу сей бдительный страж наловчился промышлять самостоятельно (мыши-полевки, ящерицы и змеи, а иногда и — о ужас — парализованные утренним холодом жуки), только лакомства и витамины приходилось доставлять ему с нарочным, который его между делом и вычесывал — на радикулитные пояса.
Летом Анна и Син выдирали, косили и сушили флору; осенью Эшу возил матери для рукоделья целые охапки трав. Поближе к холодам он заделался страстным садоводом. В крошечных горшочках из-под йогурта и сливок по всему городскому дому проживали у него проросшие косточки заморских и запредельных фруктов, бобов и лиан и — о диво! — давали росток. Особенно хорошо поднимались в рост крошечные яблоньки.
— Это же дички получатся, даже если приживутся в свободной земле, — скептически говорила Анна. — Привоя им тут никто не сделает. А воду для полива откуда возьмешь?
— Уж как-нибудь, — туманно говорил Эшу. — Вымолю.
Всю долгую и слякотную зиму Син пряла и ткала по изготовленным меркам, снимала с неуклюжих буковых кросен рулоны плотной ткани: этим войлоком в самом деле предстояло обивать стены и пол. Тащить на природу сколько-либо объемистую мебель было накладно, а транспорта не допросишься; вот и было решено на малом семейном совете укрываться простынками и перинами, спать на коврах и есть на них же.
Настала весна. Едва стаял снег, как Эшу вывез свою зеленую батарею на участок, прикопал и присыпал прохладной, еще довольно влажной почвой. И вот чудо — недели через две-три пошла в рост жесткая древесная поросль, а к началу тотальной июньской засухи все ростки уже имели прочный стволик толщиной в вязальную спицу и буравчатый корень, лихо сверлящий себе путь к древним слоям земли, сохранившим память об изобилии подземных источников.