Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
«Я подумаю об этом завтра утром, — сказал себе Эшу наподобие Скарлетт О’Хара, когда узнал, что его учитель бросил все дары Данаид и скоропостижно уехал из города (да, кажется. И вообще из Библа). — А сейчас я войду в сон, и дай-то мне благополучно переправиться на тот берег. Подушка моя тяжела моими и чужими снами…Благоприятен брод через великую реку…»
Сирр. Взгляд со стороны Библа
В мире Библиотеки постоянно велись дискуссии о том, было ли слово Сирр самоназванием или его придумали древние библиоты. Паронимическая аттракция, сиречь народная этимология, уверенно сближала его с сомнительными словами, обозначающими тайну (сирр) в языке убийц-асасинов, легендарное государство ереси, Сирию, иначе Ассирию, и не менее легендарного вавилонского зверя сирруфа, описанного,
Как Храм Больших Кошек был оборотной стороной Дома-Библиотеки с его хаосом и переплетением зал, комнат, тупиков, коридоров и туннелей, как книга с ее концепцией открытости и жаждой прочтения и углубления смыслов изначально противостоит библиотеке с ее стремлением собрать, сохранить, прибрать и оградить, так и Сирр, чем бы он ни был, связывался с Библом священным законом Орла и Решки.
Можно сказать и так: в Библе холили и лелеяли внешнюю, «переплетную» сторону текста, в Сирре — внутреннюю: невидимый скелет, особенное построение, костяк, заставляющий автора одевать его, подобно историческому антропологу, в единственно пригодную словесную плоть.
Употребление обоих ключевых понятий зараз (чаши колышущихся весов, канат, который перетягивают две равносильные команды) вытаскивало из ученой головы любого образованного библеца ряд антитез:
Шамбала и Агартхи,
Египет и Халдея,
Логос и Хаос,
разум и интуиция,
мораль и инстинкт,
ученость и варварство,
связь и разделение,
Symbolus и Diabolus.
Два полярных и поляризующихся названия казались Эшу названиями двух мифических племен, наподобие тех колен Израилевых — от начетчика Иуды и поэта Вениамина — которые остались и расплодились на земле, когда прочие колена растворились в безгласной пустыне. Или походили они на Ицхака и Измаила, сводных братьев, попеременно изгнанников и родоначальников, домоседов и странников, что от веку спорят о первородстве.
Связь между Библом и Сирром была нерасторжима до отчаяния. Библ был щепкой в глазу Сирра, Сирр — бельмом на глазу Библа (или наоборот, как пожелаете). Библ — пятно на солнце, Сирр — тень на Луне.
Истинное имя Сирра для каждого коренного библийца было — Страх. Страх каждую весну стоял над пограничными селениями зеленым туманом возрожденных рощ, обступал границы бурным цветением крокусов, тюльпанов и маков. Сизый туман, тонкий лиловатый пар над лощинами, теплая морось на полях, снег на горных пиках, что сторожат или скрывают границу, пышные бороды лишайников и подушки мхов в подземельях — все это был Сирр. Он дерзко прорывался через тусклое небо золотом и синью миража, обводил утренние холмы рыжим сиянием пожара, вечерние — пурпуром жреческой мантии. Нависал сверху, теснил со всех сторон. Воздух и то по временам пахнул Сирром. Сирр владел пространством и временем, сменой времен года, мыслями и снами — всем тем, что нельзя ощупать руками, измерить метром и раскроить ножницами.
Небо Библа — и то, бывало, казалось гигантским камуфляжем.
Но это все была лирика и ненаучная фантастика.
По непроверенным, однако достоверным данным, любые подземные ходы, туннели сабвея, даже водопровод и канализация, не говоря уж о простецких переходах через улицу, где прятались от полиции скромные туземные торговцы, — все они были вотчиной Сирра. А ведь от библской чугунной жары только и спасения было — забраться куда поглубже, фешенебельные здания и те соединялись под землей широкими проходами, облицованными мрамором. Хочешь не хочешь, а рискуй по семь раз на дню. Страх и ужас становились прямой атмосферой существования, обступали со всех фронтов. При таком положении вещей спастись от них можно было единственным образом: притупить до фатализма. А в жизни с постоянной оглядкой на неизбежное зло, надо сказать, есть и некая уютность, как от сквозняка вблизи камина, заставляющего тесней прижиматься к истоку уюта и домашности.
Да, едва не забыли: Сирр и невест себе воровал, как и подобает прямому наследнику колена Вениаминова. Вообще-то всех пропавших без вести огульно списывали на беспокойного соседа.
…Весной и летом вокруг страны Библ веют песчаные бури, зимой снежные
Сирр — это иная погода. Свет солнца над самим Библом приятно сумеречный из-за пелены, что ткется небесным сводом; но над зеркалом горных льдов и соляных озер пустыни он слепит глаза и убивает разум.
Туч в Библе не бывает: они наступают с Сирра, но по дороге роняют влагу в пески, ждущие с отверстым ртом. Дожди тоже суть Сирр. И снежинки тоже — не звезды с шестью или восемью концами (восемь и шесть — числа Сирра, тогда как Библ владеет цифрой пять), а сухая жесткая крупа. Библейская манна, шутят здесь. Ибо лишь от нее скудно родит земля Библа.
Мало что родит почва Библа, мало что на себе удерживает, и такие вольнодумцы, каким был Закария, говорят, что сие от утери главного стержня жизни, оттого что вынута кость и высосана кровь бытия и запечатана в сосуды, а потому ничто в этой стране не может стоять крепко и теряет свою плоть и кровь.
В Сирр можно попасть и по добру. Можно уйти через горные перевалы и пустыни — так поступают библские изгои. Ведет их, однако, не сама земная дорога, но смертельный риск, которому они подвергаются. Но для этого, в общем, и не нужны материальные знаки вроде гор, барханов и туннелей. Ибо можно уйти вместе с крылатой музыкой или со стихами — оттого им и не доверяют в Библе, — в ярости танца, в опьянении, во сне или «малой смерти» под влиянием самого безобидного из тутошних наркотиков. Про «большую смерть» никто не знает. Но никак не удается никому уйти в Сирр через книги: здешние библиотеки для того, может быть, и созданы, чтобы лишить печатный текст его силы и возгласить приоритет разумной культурности перед диким и дикарским бесовством.
Сирр — обитель демонов, может быть, прекраснейших. Иначе как можно, пусть поневоле, но признать их власть! Говорилось в пословице: «Что лучше — гроза в небе или вулкан под ногами?» Сирр был ими обоими.
Ввозилось в Библ из Сирра многое. Напротив, женщины были практически единственной статьей сиррского экспорта. С какой такой радости Сирр был так лаком до библиотских дев? То, что говорилось по этому поводу, лежало в области догадок. Может быть, сирриты завидовали самодостаточности, силе и властности библских женщин, всеконечно и бесконечно желая их укротить для примера и в поучение своим собственным женщинам, по слухам — безропотным своим служанкам? Последних, опять-таки может быть, насчитывалось по доброй дюжине на одного кормильца и держали их исключительно для-ради приплода — на мясо. Впрочем, было — с куда большей степенью достоверности — замечено, что сиррийцы берут для себя исключительно юных девственниц с традиционным для Библа книжно-библиотечным образованием, причем не всегда самых красивых и фигуристых. По непроверенным слухам, в самом Сирре их, прежде чем продать замуж, доращивали до совершенно умопомрачительной прелести и устраивали нечто уж совсем фантастическое с мозгом и нервно-психической системой. При этих словах раньше кивали обыкновенно на полоумную Лиз, хотя она уж никак «с той стороны» не приходила, в отличие от более чем нормальной Анны, и помешалась как раз на местной почве. Годы спустя таким же путем поминали Син, только сие отчего-то не прижилось.
Стремление мужчин Сирра обеспечить себе приток свежей крови порождал непрерывные брачные войны, однако велись они вяло: как говорилось, перечить Сирру — все равно, что воду толочь в ступе. Вода же, как говорится в священном «Пути следования», будучи стихией слабой, принимает форму любого сосуда, без числа растворяет в себе иные материи, однако просачивается через все щели, а если воспрепятствовать ей в этом, — рвет любые препоны. Так и тут: пробовали перевозить слушательниц книжных курсов под землей или над нею — настигали, пытались давать библиотекаршам мужскую охрану — обесточивали. Да и охрана сама по себе напоминала троих в одной лодке — волка, козу и капусту, — а еще более козла, пущенного в огород, и медведя, забредшего в малинник. Охраняемое имущество вовсю подвергалось усушке и утруске. Утешительно было одно: кодла в униформе была все-таки своя, родная, от нее хоть подержанный товар, траченный молью бархат, но оставался, А подлые сиррийцы брали все целиком, да еще высшего сорта: несверленый жемчуг, не нанизанный на нитку, куниц-первогодок, лебедушек, которых еще никто не подстрелил в самый глаз.