Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
— Почему мы пользуемся только настоящими книгами, а не электронными — железо ведь прочнее бумаги и кожи? — спрашивал Эшу. — Второе считается дурным тоном, я знаю.
— Считается, что книжки — экраны вредны из-за излучения, ну да и не книги вовсе, потому что многооборотны, — неохотно объяснял дон Пауло. — Кстати, ты знаешь, в каком литературном произведении впервые появляется похожая книга?
— У Гофмана, в «Выборе невесты».
И он цитировал отрывок:
— «Видите, при помощи книги, найденной в ларчике, — сказал золотых дел мастер, — вы приобрели целую богатую и полную библиотеку, подобной которой ни у кого нет… Ведь всякий раз как вы вытащите из кармана эту чудесную книжку, она окажется именно тем сочинением, какое в данную минуту вы хотели прочитать». Много позже один русский фантаст придумал похожую книжку из нетленной бумаги, и управлялась она мыслью…
— А если бы такая книга была у нас — и пожелать из нее Золотую Книгу?
— Взорвется от неимоверных усилий. Но вот, скажем, Дитя из Ларца может стать главной Книгой. Помнишь «Махабхарату»?
Увидев на обложке старинного постмодернистского романа репродукцию Брейгеля — старшего, дон Пауло опять-таки философствовал:
— Вавилонская башня, то бишь зиккурат, получается, если вывернуть наизнанку ступенчатую фигуру типа нашей библиотеки или — не к ночи будь сказано — Дантова Ада. (Молла Насреддин, кстати, дал замечательный рецепт изготовления минаретов: выройте колодец и выверните его наизнанку.) Но, пожалуй, и не обязательно выворачивать: небо на самом деле внутри нас, только большинству на пути туда приходится прорываться через ночь и ад.
— «И тогда аккурат получился зиккурат, — декламировал Эшу с ходу сочиненный стишок. — Значит, то, что я ищу, может быть только в самой глубине.
— Ты умелец и творец стихов и фантазий. Я буду звать тебя Талиесин, Серебряная Прядь, что отчасти созвучно с именем твоей матери, или Talesman, что, правда, означает «талисман», но созвучно со словом «рассказыватель историй».
Пока же Эшу был только слушатель и восприниматель историй — а также следил за пожароопасностью (самая легкая работа: все горючее было пропитано специальными составами, всё электрическое заземлено).
Еще поучал Боргес:
— Истинная книга всегда подобна иконе, человеку, мечу, зеркалу. Что такое икона? Первоначалие ее даже не Фаюм с его погребальными портретами, а Новое Царство Древнего Египта: достоверность и наглядность очевидного в пику поверхностной манифестации, псевдо- и квазидостоверности картин нового европейского времени. Истинность взамен реальности, одетая в сложнейшее переплетение символов. Новодельную икону прикладывают к старой, чтобы впитать способность к чудотворению. Как восточная миниатюра приложена к книге и тексту, одновременно вырастая из него и задавая ему алгоритм развития, так и икона — с точки зрения богослужения это прикладная вещь, мостик, направленный одним концом ко храму, другим к человеку. Мост и перешеек. Знаешь, один древний поэт, знавший толк и в иконе, и в миниатюре, видел в нарисованном женском лике — и сквозь него — символы райского сада, но сам хотел стать персидской миниатюрой, догадавшись, что по своей природе она уже вписана в высшую реальность.
— Так же и Пхурбу, огромный клинок, «мать мечей» с гневным ликом на рукояти, хранится в самом потаенном из тибетских монастырей и передает свою силу, истребляющую демонов, множеству малых мечей и кинжалов. Они все подобны человеку, — продолжал он.
— О зеркале существует рассказ, как состязались китайские и индийские живописцы, кто из них искуснее: они перегородили огромный зал непроницаемой занавесью и работали каждые на своей половине. Китайцы изощрялись в мастерстве; индийцы же одели стену зеркалами и полировали ее до тех пор, пока она не стала способна воспринять прекрасное во всей его чистоте и глубине. Понимаешь? Не добавить к плоти, а изменить природу души человека.
— Я слушал, что стену не следует перегружать образами, — ответил Эшу. — И чистый лист. И поверхность клинка. И пустоту молчания.
— Да, и говорят еще, что создание любых образов, помимо отраженных в самом чистом зеркале, есть идолопоклонство, несмотря на действенность метода и наличие благого результата.
— Разве это не ересь и не дерзость? — удивился Эшу.
— Конечно. Я ведь сказал «говорят».
Дон Пауло знал лучше иных, что связывает реальный Библ с истинным и непостижимым Сирром. Эпитеты не назывались в разговоре — это также была ересь.
— Жители Сирра так же мало способны прочесть наши книги, как мы — зачерпнуть в горсть их тумана. Ты ведь видел, как самым ранним утром, когда еще не встало солнце, сквозь радужную мглу просвечивает розовато-золотое и голубовато-белое? И на закате нечто отделяется от горизонта и плывет навстречу раскаленному, как кусок железа, солнцу, точно перистые облака? Нас обступает Сирр, а мы его поистине не видим. Похоже на известный парадокс теории относительности: с разных сторон стекла, разделяющего стороны и времена, каждый из смотрящих через эту стену наблюдателей воспринимает другого этаким кунктатором… Так же Библ и Сирр не видят и не проникают один в другого. Оба в равной мере чудны, чудесны и чудовищны, Лишь между зарей и ночью, на грани света и тьмы, обыденного и невероятного робко возникает соприкосновение миров. Так шелк надставляют холстиной…
— Да, о чтении книг. Однажды Дом получил от семьи, которая эмигрировала в Сирр (в основной массе через трубу крематория или типа того) богослужебные книги, которые увязали в стопки и сложили в дальнее хранилище, да так и не прикасались к ним Бог знает сколько времени. Я знал, что из Сирра не принято, скажем так, возвращаться, но, будучи тогда в самом начале моего директорства, как только мог препятствовал научному изучению наследства. Температура и влажность в укрытии были в норме, можешь не сомневаться — автоматика! Ну вот, а однажды на мое имя оттуда пришел запрос. Что там да как там, и нельзя ли те книги получить или выменять, ибо памятные и намоленные. Я что, я администратор по сути своей, но всегда считал, что нехорошо держать и тем более присваивать то, насчет чего есть сомнение, что чужое. Молод, не заслужен — что с меня взять? Но вот главное и авторитетное женское собрание Дома твердо решило — по причине врожденной дислексии противника спорного имущества не отдавать. Что попало, значит, то пропало. Молитесь на что-нибудь другое, значит, а мы это изучать будем.
Спор достиг высших и даже высочайших уровней. Там решили было обменять здешнее на такие же сиррские копии, но низы стали устраивать вокруг Дома баррикады, кордоны и манифестации, взывать к нашей библиотской гордости и тому подобное. Гордость властей оказалась того же замеса, и каким-то сложным образом решили с дистанционным, так сказать, отказом погодить, а сначала принять делегацию. Представляешь?
Он ехал впереди своих людей верхом на коне по имени Зингаро, жеребец был караковый, а кожаный доспех всадника был вороной, и блестели на нем цепи и пластины, косые молнии и нагрудный диск из стали с темной гравировкой. Куртка спускалась до бедер, обтяжные сапоги закрывали колено. Всадник был молод, смугл не по-здешнему, и черноволос; распущенные волосы крутыми завитками падали ему на спину, а на ветру развевались, как пиратское знамя. Щегольские усы сплетались с острой и такой же щегольской бородкой. Карие глаза смотрели на толпу гордо и будто бы с жалостью. Видишь, как хорошо, что я стоял в переднем ряду, а не дожидался его в Доме вместе со всеми прочими?
Имя ему было двойное: Карабас-Барнабас. Я так думаю, ненастоящее, истинные сиррские имена непроизносимы. Первое имя означает маркиза из стихов, который царил над ручьями, чащобами, диким вереском и каплями росы на траве; о нем писал тот поэт, который, помнишь, хотел стать иллюстрацией к персидской газели. Второе имя, я так думаю, он взял в честь Варнавы, спутника святого Павла, моего, кстати, тезки.
На высокой луке его седла ехала — что поражало — огромная, серая с проседью, крыса, с хвостом, заплетенным в косу, и крашенными пурпурной кошенилью когтями на совсем человеческих ручках с длинными розоватыми пальцами. Время от времени она перебиралась на плечо хозяину и оглядывала людей с не меньшим высокомерием, чем он, ничего и никого здесь не боясь, как не страшились никого и ничего черные всадники Сирра.