Пантера, сын Пантеры
Шрифт:
Год Щенка
В три скачка промчался гривастый лев — хотя был он не больше котенка, но страшен.
А. Н. Толстой. Золотой ключик
История эта выглядит не очень-то библской — или библейской, если зреть в корень. И как во все истории сего небольшого (надземного) мира, которые хоть чего-либо стоят, в нее с самого начала оказался впутан Эшу.
Произошла она осенью, еще до холодов, в год Петуха по китайскому календарю, модному тогда в среде ученой женской братии.
Началось с того, что «девушки Эшу», то есть юные библиотекарши последнего призыва, вышедшие в ночную смену из дома то ли перекусить, то ли перекурить, услышали в стороне от кошачьих угодий какой-то непонятный звук. Пойдя на него, они обнаружили в луже не вполне ясного происхождения крохотный комочек пищащей живой материи. Здесь имеется в виду комок. Лужа оказалась происхождения достаточно понятного, если учесть вечную нехватку жидкости с неба.
Или нет. ВНАЧАЛЕ БЫЛ ПИСК. Тихий, меланхоличный, будто обладатель его не просто отчаялся, а уже давно пережил свое отчаяние и теперь полегоньку и мерно загибается от холодного одиночества и бескормицы.
— Котенок что ли? Или птичка.
— Вряд ли. Они своих не бросают.
Так, в результате скорее любопытства, чем сострадания, было обнаружено нечто, условно названное зверьком: существо размером в ладошку девственницы, все в черной курчавой шерстке, круглоухое и толстопузое. Именно тугой животик (мамкин ребенок, как это ни удивительно для брошенного на произвол судьбы) мешал существу отползти в сторону от мокрети: слишком коротки и слабы оказались лапки, при первой же попытке подкашивались. Хвост, если вообще намечался, пребывал в зачаточном состоянии; глазки были мутно-голубые, нос холодный и сопливый, язычок лизучий, зубки отсутствовали в еще большей мере, чем хвостик. Сосательный же рефлекс — настолько силен и хорошо поставлен, что девушки с трудом вытаскивали из малой пастюшки свои пальцы и ткань платья, чуть оттопыривавшегося на груди.
— Щенок это, и совсем еще грудной, — определил наконец Эшу как знаток. Если вы помните, он сам был собаковладелец со стажем, хотя его грубый пес чисто деревенского помола достался ему вполне взрослым и даже заматеревшим.
И в самом деле, то был крохотный щенок не более двух недель отроду, то есть пребывающий в самом нежном возрасте, а поскольку собаки были здесь париями — неясно откуда взявшийся.
Девушки сунули его в коробку, попытались наспех покормить молоком из блюдца (не вышло) и из пипетки (отчаянно захлебывался) и стали решать, что делать.
Оставить здесь — кошек вокруг, словно в Колизее.
И опять-таки, уж очень Альдина с Эльзевирой кошек необыкновенно любят. Радетельницы благодетельницы наши.
Взять кому-нибудь домой — у кого мама строгая, у кого кот, опять же, бдительный и воинственный.
Словом, окончательно решить проблему выпало на долю все тому же безответному Эшу.
— Ладно, пока я возьму — с моими женщинами поговорить, — вздохнул он.
Вот еще о чем надо сказать. Когда щенка уже несли на постоянное место пребывания, девицам и Эшу попалась на глаза собачья замухрышка, внизу живота которой тяжело моталась бахрома оттянутых сосков.
— Послушай, ты, случайно, не мамаша этого создания, — спросил Эшу в виде шутки, но как можно деликатней.
Сука не удостоила его ответом, только равнодушно скользнула взглядом, поворачивая за угол. Хотя, с другой стороны, ничем она не была похожа на пристойную мамашу, помимо редкостного совпадения событий. Ибо в том, что собака — даже две собаки — явились в сугубо кошачье окружение, заключалась если не великая тайна, то явно чей-то злой умысел.
Также и одна из вездесущих кошек, присутствовавших в момент выноса щенка, выгнула спину, распушилась на хвосте, лапах и загривке и такой вот гневной совушкой, с огромными глазами на плосконосом лице, стала удивительно хороша собою. В чем, вероятно, и заключался истинный смысл демонстрации, потому что на юного пришлеца она и не подумала покуситься.
Дома Эшу опустил ношу в круг своих женщин, которые как раз обе случились с работы, и выпрямился.
— Ну вот, постоянно у тебя проблемы, — вздохнула Син. — Так и липнет к тебе всё неблагонадежное.
— Прокорм, допустим, она себе найдет, — рассудительно ответила Анна. — Ишь как озирается на рюшечки и занавесочки, ищет, где разгуляться.
— Почему «она»? — спросил ее внук. — Ты же до щенка даже не дотрагивалась и обратную сторону пуза не изучала.
— Так не по пузу — по хитрой морде видать. Ага, вон и писает с приседом, а не навстоячку.
Эшу бросился вытирать лужицу (предвидя, что это лишь первое звено из той психологической цепочки, на которой он теперь будет сидеть) и тотчас же встретился с невинно-голубым взглядом — как ни странно, очень точно направленным. Ибо хотя глазки, еще вполне младенческие, не обрели еще никакого внятного выражения, однако подрагивающий ноздрями мокрый носик был явно нацелен на изучение внешнего мира — и в такой полноте и ясности, что куда там покойному Жан-Батисту Греную. И с тем же оттенком предположительно скромного потребления мирских ценностей во имя самых своих насущных нужд.
— Я, собственно, о даче подумал.
— А Кардан-то как обрадуется подружке! — подхватила Анна. — Ты ее, кстати, для соответствия Трансмиссией назови. Или там Шиной.
Что доказывало ее знание старинных автомобилей.
— И будешь ездить туда по два раза на дню, самое меньшее. Грудью кормить, — куда более спокойно заметила Син.
— Ну, тогда на конюшню.
— Это самое бы оно, — сказала Анна. — Хотя мои дружки и полные вегетарианцы, однако там много всякой плотоядной твари прозябает. И даже процветает, всем на удивление.
— Затопчут еще, — усомнилась ее дочь. — Или отравят какими-нибудь объедками. Ох, вижу, придется мне ткацкий стан разбирать.
— Да не погрызет она его, мамочка, вот увидишь! — обрадовался Эшу. — Разве что самую капельку.
— Ну конечно, где ей совладать с такой махиной, — заметила Анна. — Надеюсь, книгами она тоже побрезгует: пыльные и вообще…мягкая рухлядь.
— А я книги повыше переставлю, — успокоил ее внук.
На том и порешили.
Заметим, что с Карданом Эшу собачку познакомил, но гораздо позже. А поименовал, в знак садово-огородной направленности своих увлечений, Дряквой; название душистого цветочка напоминало и крякву, и брюкву, будучи на постимпрессионистский лад многозначным.