Папа, куклу звали Джульеттой
Шрифт:
С этой сотрудницей флиртует он давненько, но она злится, когда он подкарауливает её где-нибудь, поэтому лучшим местом засады считает кабинет. Она всё равно рано или поздно туда заглянет. Ведь сейчас каждое занятие проходит на сцене – другие студии разошлись отдыхать до осени и здесь всегда свободно.
– Аким Аркадьевич, – окликает кто-то торопившегося и он раздражённо ищет по сторонам крикуна.
Совсем не хочется именно сейчас получить какое-нибудь новое поручение.
Кричит директор и голос её звучит так неузнаваемо, потому что она простужена. Здесь вообще простывают все очень часто – зимой дом культуры отапливается едва-едва, а лето в этих краях никогда не балует южным теплом.
– Пора писать заявление на отпуск, – говорит директор.
– Я
– Вместе с Ларисой?
– Кто же ей будет помогать…
Директор улыбается и кивает – не вдаваясь в подробности, она поощряет любую дружбу в коллективе.
Аким Аркадьевич теперь остается у себя в кабинете один.
Своё имя, так солидно приправленное ещё и отчеством, вот именно сейчас, на старости лет, особенно ласкает ему слух. Свою рабочую карьеру он начинал вот так же в доме культуры, только совсем другом, стареньком и деревянном, который давным-давно снесли. После тянулась череда долгих лет в заводских цехах… Теперь он умилялся и радовался такому вот неожиданному повороту судьбы, которая на старости лет, в завершение его трудовой деятельности, снова привела в мир культуры. Или не совсем культуры, а если так можно выразиться – культурных грёз, потому что все здесь рвались к каким-то особенным, понятным только одним им высотам, но высоты эти всегда ограничивались рамками городской среды.
Со своего рабочего места с ликующим цинизмом Аким Аркадьевич посматривал на тех удручённых жизнью работяг, которые хаотично, полупьяные заполняли площадь перед домом культуры в день металлургов – ждали обещанный бесплатный концерт. А может и не ждали, просто других развлечений им никто здесь не предлагал…
Он оставил дверь кабинета приоткрытой – это был знак для Ларисы.
До сих пор с особенным трепетом Аким Аркадьевич вспоминал момент их первой встречи. Ощущение это запомнилось вовсе не потому, что Лариса была какой-то там яркой красавицей, наоборот – внешностью обладала вполне заурядной, такую сто раз увидишь, а после не узнаешь в толпе. И он вовсе не влюбился в неё с первого взгляда, такое бы даже вовсе не пришло ему в голову, потому что она вполне могла быть его дочерью, и он бы даже очень хотел иметь такую дочь. Однако в тот далёкий день, случившийся пять лет назад, искра в его сознании вспыхнула совсем по другой причине.
Тогда совсем недавно он устроился сюда работать, уже на склоне лет, будучи пенсионером. И хоть пенсию на металлургическом заводе заработал вполне приличную, какую на жизнь хватало, сидеть в своей коммунальной квартире совсем не хотелось… В тот заветный день его позвала директор, чтобы познакомить с новой преподавательницей театральной студии – настоящей актрисой. Однако ему было наплевать на всяких здешних актрис, да и кстати сказать – на нездешних тоже.
– Это Кима, – представила его директор, и он безразлично кивнул, глядя куда-то в сторону.
Незнакомая женщина в кабинете директора засмеялась.
– Какой же это Кима?! – воскликнула она. – Это Аким, и отчество у него наверняка тоже есть.
– Аркадьевич, – отозвался он и разволновался.
Будто бы он и правда влюбился. Хотя не в кого-то, а в самого себя – просто за всю жизнь никто никогда не называл его по отчеству…
С того дня все в доме культуры стали называть его Аким Аркадьевич – даже директор. И он решил остаться тут работать на всю жизнь – хоть даже до того времени пока сил будет хватать сюда приходить, до той поры, пока будет он разуметь, как нажимать кнопку, чтобы поднимался занавес…
В его кабинете всегда тихо, никто никогда не приходит сюда без особой надобности. Здесь даже можно втихаря дремать, иногда он и вовсе засыпает на несколько часов, когда очень устаёт и когда точно знает, что никто его не станет искать. А устаёт он сильно, чувствует уже возраст, но не хочет об этом думать. Отец его умер в сорок лет и этот призрак ранней смерти всю жизнь тревожит воображение. Тревожит настолько, что едва ему самому исполнилось сорок, как он буквально начал считать дни, и каждый день проживать,
Сейчас он не намеревался дремать, он просто лёг на диван, включив перед этим чайник. Кофе он пил только на работе. Дома на кухне, которую он считал общей, никогда не демонстрировал это своё пристрастие, потому что говорил всю жизнь жене и дочери о своей плохой наследственности и о том, что в родне его нет долгожителей. Порой он усмехался, думая, что долгожителем быть очень даже просто, и старость вовсе не тягостное бремя, если проводишь её, как и всю жизнь, в своё удовольствие.
Чайник закипел быстро, и он взял с полки кулёк с пряниками – несколько дней назад их принесла Лариса и тогда они пили кофе вместе. Ещё у него лежат тут вафли, он купил их сам и теперь ждал, когда придёт Лариса, чтобы угостить её. Взгляд его привычно скользит по стене, по развешанным афишам разных лет с дерзкими лицами знаменитостей и просто амбициозных мечтателей. Среди всех афиш на видном месте висит портрет Ларисы – давным-давно он красовался в фойе какого-то театра, где она когда-то числилась актрисой, хотя так никогда и не сыграла ни одной роли. На портрете – её автограф. Это он, Аким Аркадьевич попросил расписаться – должен же быть у неё хоть единственный поклонник во всём этом большом, холодном, равнодушном мире.
Он знает, что сейчас грибы в лесу ещё не пошли – ходил проверял, и морошка тоже не поспела. За всю свою жизнь он точно уже выяснил, когда она созревает, и это время как ни странно совпадало с днём рождения Ларисы.
Но вот она пришла… Он прислушивается к голосам. Его дочь тоже здесь, но он не считает неудобным выказывать своё пристрастие при ней. Надевает свой нарядный пиджак. Когда он не выполняет никакую грязную работу, всегда ходит в пиджаке. А пиджаков у него два. Один просто нарядный, другой – очень нарядный. И тот, и другой подарили ему заезжие знаменитости, и он дорожит ими как особенной ни с чем не сравнимой ценностью.
Ещё в юности он как-то сразу догадался, что артисты – это своего рода каста, и дружат они только друг с другом, женятся друг на друге и любят друг друга. Чтобы добиться внимания кого-нибудь из них, надо самому стать им ровней. А вот эти два пиджака, так сказать – с барских плеч, как ему казалось, именно приближали его к этим чарующим небожителям. Приближали в первую очередь к Ларисе – и это главное.
В спектакле, который она сейчас репетировала со взрослой группой, он согласился включать музыку. Конечно, это не входило в его обязанности, но звукооператор у них работал по совместительству и на лето ушёл отдыхать. Помощь Акима Аркадьевича нужна была Ларисе не на каждой репетиции, и он прислушался, пытаясь понять, с какого эпизода они начали и надо ли ему выходить. Его почему-то не звали. А сам в таких ситуациях он всегда робел. Как впрочем робел всегда и во всём в жизни, не понимая, в какой момент и как правильно сделать шаг.
Похоже, ещё не репетировали. Он прислушался, о чём там говорят…
Сначала голоса звучат тихо, как будто люди о чём-то препираются, потом начинают говорить громче, а спустя несколько минут и вовсе переходят на крик. Тогда Аким Аркадьевич понимает, что это явно не репетиция. Да и будет ли она сегодня? В свои годы он уже слегка оглох, тем не менее всё равно расслышал, что причиной перепалки была Лариса, точнее весь шум разгорелся вокруг неё.
Ребята из спектакля категорично больше не хотели заниматься летом, предлагали отложить занятия до осени. Лариса же упрекала их в том, что они не предупредили её заранее и поэтому она не сможет сейчас вот так просто всё бросить и уйти в отпуск. «Что за чушь, – подумал Аким Аркадьевич, – отпуск её никак не связан с занятиями в студии, это сама директор попросила её остаться до дня металлургов и пойти отдыхать, только когда они проведут праздник». Думая об этом, он отвлёкся и не услышал, к какому соглашению они пришли, однако, судя по звукам, ребята расходились.