Папа, куклу звали Джульеттой

Абаимова Анна

Но я не понимаю, о чём она говорит. Я очень люблю берёзовый сок, но он не пахнет…

Как раз в ту весну после долгого скандала мама заставила папу уделить мне немного времени, и мы пошли в лес. Я сорвала пожелтевшую с прошлой осени соломинку, а папа сделал в берёзовой коре отверстие. Минуту за минутой я терпеливо ждала, когда на кончике соломинки появится маленькая капелька, и сразу слизывала её. Больше с того времени папа не смотрел даже в мою сторону, а если иногда поглядывал, то в основном недовольно – я либо мешала ему отдыхать после работы,

либо мешала, когда он в одиночестве располагался на кухне, потому что всегда любил есть один.

…Грибы в тот год пошли как-то особенно рано, и я ждала, когда из леса он принесёт ещё землянику. Он в самом часто ходил в лес, приносил много ягод, а нам не давал…

– А какая на вкус морошка? – слышу я откуда-то неожиданный вопрос.

Вздрагиваю и возвращаюсь из этого странного путешествия во времени.

– Вкусная, – отвечаю машинально, потому что это в самом деле так.

Понимаю, что спрашивает меня об этом уже Лариса.

– Тебе папа приносил? – продолжает она выспрашивать, видимо моего ответа ей мало.

– Приносил, – киваю я.

– И мне обещал принести, – признаётся она. – Сладкая ягода, да?

– Не очень.

– Кислая что ли?

– И не кислая.

– Тогда какая?

– Просто вкусная…

По-другому я не могу описать её бархатистый глубокий приятный вкус, похожий может быть на терпкость переспелой смородины, утратившей после ранних заморозок свою кислинку.

– В середине лета созревает, да? – уточняет ещё Лариса и добавляет, но будто уже себе самой. – Прямо к моему дню рождения принесёт. И грибов белых тоже обещал принести.

Потрясённая этим откровением, я мечусь, терзая свою мысленную машину времени, и теряюсь, не зная, куда лучше теперь переместиться – то ли в прошлое, то ли в будущее. Смутно догадываюсь, почему прямо с самого моего детства папа не приносил нам ни грибов, ни ягод. Ведь он был заядлым грибником, весь пропахший лесом, и ягоды любил собирать. Но… Оп! Вот и остановка.

Моя машина времени рванула как-то чересчур резко, так что я даже не могу понять, где вообще теперь нахожусь. Но меня там точно нет. И вообще все люди незнакомые, да и улицы тоже, а дом и вовсе чужой. Бегает совсем крошечный мальчуган, а женщина рядом с ним, видимо его мать, сильно пьяная.

– Привет, – говорю я этому мальчугану.

Он пугается, удивлённо таращится на меня. Видимо в самом деле я выгляжу, как прибывшая из другого измерения.

– Мне кажется, я тебя где-то видела, – говорю я малышу.

– Я твой папа, – говорит он и смеётся.

Тогда я вздрагиваю, потому что узнаю в точности этот смех. Но как такое возможно и каким образом в сознании своём я переместилась в те далёкие времена, когда меня ещё не было?..

Хватаю его за руку, но он вырывается, убегает. Я бегу за ним.

Коридор длинный, тёмный и как будто бы даже грязный. Я спотыкаюсь обо что-то и это что-то с грохотом катится впереди меня. Догадываюсь – это большая железная банка видимо из-под солёных огурцов. Боязливо пытаюсь

её поднять, нащупываю ручку из проволоки.

– Давай я поставлю её у туалета, – деловито говорит мальчик и дальше идёт на кухню.

– Не надо меня угощать, – из вежливости шепчу я.

– У меня есть только бутерброды с маргарином, будешь? – спрашивает он.

И тут мы оказываемся в кухне.

Я теряюсь, потому что она огромная и там много разных людей, которых я, разумеется, не знаю. Тогда я догадываюсь – это посторонние друг для друга люди, то есть квартира с подселением. Мальчик садится на свободное место за столом и тут же перестаёт меня замечать, точно так же, как мой папа не замечал меня никогда в детстве. На других людей он также не обращает внимания – просто мажет подтаявший, лежавший на столе маргарин на зачерствевший кусок хлеба и ест. Пытаюсь спросить его о чём-то ещё, но он не реагирует… Вспоминаю его любимую поговорку: «когда я ем, я глух и ем».

– Не ем, а нем, – поправляет его всегда моя мама.

Но он молча всегда продолжает есть и на всё ему наплевать.

Дождалась теперь, когда он доел свой маргариновый бутерброд, но и после этого он больше со мной не разговаривает. Вообще не видит меня! А говорит будто бы сам с собой. Однако мне интересно, и я продолжаю наблюдать. Вокруг него много разных людей – вот их он как раз видит, посматривает так искоса, будто даже с опаской, наблюдает, что они едят и как будто прислушивается. Новый бутерброд не делает, однако сидит и не уходит. Теперь я рассматриваю кухню…

Замечаю здесь крайнюю нищету: крашенные когда-то неприятной жёлтой краской стены с проплешинами тут и там, потолок с большими тёмными пятнами, видимо появившимися когда-то от потопления, случившегося этажом выше. Люстры нет, вместо неё простая лампочка. Замечаю посуду, которой пользуются люди – вся она грубая и очень простая, какая была раньше в общественных столовых, а пол грязный, сильно затоптанный – понятно, что не мыли его здесь давным-давно.

Какой-то обросший мужчина со сковородой, из которой идёт пар, но пахнет не вкусно, направляется к своему столу и мимоходом, я даже не понимаю, то ли нарочно, то ли случайно, задевает сидящего мальчугана по голой спине. Тот орёт и вскакивает. Люди оглядываются, но никто его не жалеет, не подходит утешать, наоборот даже, быстро отворачиваются и продолжают заниматься своими делами.

Мальчик убегает. Тотчас на его место садится какой-то нагловатый подросток и вместе с жестоким или неловким мужчиной они начинают вилками торопливо есть прямо со сковороды.

Я бегу за мальчиком по коридору, боясь, что он ускользнёт от меня. Ещё боюсь, что снова запнусь о то же самое ведро, сделанное из жестяной банки. Но его уже нет – какая-то женщина выходит из туалета прямо перед моим носом и протягивает мне это самое ведро.

– На, воды нальёшь в ванной, у нас бочок не работает, – говорит она и я пячусь, совсем ничего не понимаю, потом сразу спохватываюсь, говорю: