Папа Сикст V
Шрифт:
— Значит, моя прелестная Роза, — сказал Тит, — в этом пузырьке мы носим десятки смертей.
— Нет, не десятки и не сотни, а если понадобится, даже тысячи, мой ненаглядный, — отвечала Роза. — Вскоре Рим будет поражен ужасом, произойдет целая серия смертей. Будут умирать князья, негоцианты, дворяне, воины: смерть не пощадит даже дворец Ватикана.
— Страшно подумать, — сказал Тит, обнимая талию красавицы, — ты и твоя бедная мать никогда не слыхали ни от кого ласкового слова!
— Правда, Тит. С тех пор, как я себя помню, ни я, ни моя покойная мать не только не имели ни от кого ласки, но даже не видели взгляда, который бы не выражал ненависти и презрения. Между тем было время, когда моя бедная мать могла назваться совершенной красавицей. В моей памяти сохранились воспоминания раннего детства. Двух лет от роду я была невинным и беззащитным ребенком, способным обезоружить тигра; но моих преследователей моя невинность и беззащитность не обезоружила. Сколько раз моя несчастная мать, защищая меня своим телом, была ранена камнями, которыми в нас швырял народ в то время, когда мы шли по улице. С тех пор в моей груди умерла жалость к этому подлому народу, и я с наслаждением думаю, что в числе отравленных моим ядом будут и те, которые швыряли камнями и грязью в мою бедную мать пятнадцать лет; назад!
— Неужели никто никогда не проявил к тебе милосердие? — спросил Тит.
— Только один раз, когда я была еще совсем маленькой, — продолжала Роза, — какой-то старый капуцин сжалился надо мною. Около Форо на нас с мамой напали мальчишки, в это время проходил старый монах и защитил нас. Несмотря на его дряхлость и немощность, в его голосе было столько силы и величия, что мальчишки тотчас же разбежались. Я помню, монах взял меня на руки, стал ласкать и расспрашивал у мамы о нашей бедности.
— Ну, а ты что же?
— Я тогда еще ничего не понимала, мне было всего четыре года, однако тотчас же заметила, что к поясу монаха был привешен большой серебряный крест; ты понимаешь, для нас целый капитал. У меня в кармане всегда были маленькие ножницы, меня мать учила употреблять их в случае надобности, и я часто, пользуясь своим возрастом, воровала. Потихоньку вынув из кармана ножницы, я мигом отрезала крест от пояса монаха и хотя сделала это очень ловко, однако старик заметил и поймал меня на месте преступления.
— Могу себе представить, как разгневался благочестивый отец! — смеясь, сказал Тит.
— Напротив, на глазах старика показались слезы, и я помню, он прошептал: «Боже великий, с этих лет! Как велика должна быть их бедность». Потом подал крест матери моей и сказал: «Продай этот крест, потому что я не могу помочь тебе деньгами, у меня их нет, но помни: всякий грех этого ребенка падет на твою голову». Сконфуженная, мама бросилась перед монахом на колени, но он не хотел слушать ее благодарности и, уходя, сказал: «Прощай, помолись Господу Богу за грешную душу Феликса». С тех пор я никогда его более не видела.
— Хороший монах! — вскричал Тит. — Как бы я был счастлив услужить ему за то, что он помог моей милой Розе!
— О, это невозможно, — с грустью отвечала молодая девушка. — По всей вероятности, старого монаха давно и на свете нет, он и в то время был такой дряхлый; мне нигде не удавалось его встретить.
— Значит, теперь мы одни с тобой, моя прелестная Роза, — продолжал Тит, — и нас никто не любит, и мы никого не любим.
— Нет, — живо возразила Роза. — Со мной еще был один случай, который я никогда не забуду.
— Опять монах тебя спас?
— Нет, на этот раз бандит. На площади Покте напали на меня мальчишки, я страшно защищалась, публика прибавлялась все более и более, наконец, собралась целая толпа; произошел беспорядок, явились полицейские, мне скрутили руки назад и повели в тюрьму, откуда я, конечно, могла выйти только на виселицу; с нашим братом плебеем, как тебе известно, не церемонятся. Когда меня вели в тюрьму, нам встретился всадник, вооруженный с головы до ног, с двумя телохранителями, также вооруженными, он живо растолкал народ, ударил своей длинной шпагой сбира, который меня держал, толпа, разумеется, мигом разошлась во все стороны. «Беги, — сказал мне мой избавитель, — и благодари Бога, что ты встретила меня, иначе быть бы тебе на виселице. Вспоминай иногда Ламберто Малатесту».
Сказав это, он дал шпоры лошади и ускакал так, что я не успела его поблагодарить.
— Итак, из всех этих синьоров, величающих себя честными, над тобой, бедным, беззащитным ребенком, сжалились только двое: дряхлый монах и бандит, живущий вне закона. Боже великий! — говорил Тит, сжимая кулаки. — Если бы я мог отравить весь воздух, которым дышат эти мнимые христиане!
Настало молчание. Каждый из юных собеседников погрузился в думу. Тит строил планы, как бы отомстить обществу за все его несправедливости; а Роза придумывала средства пустить в ход свой страшный яд среди синьоров Рима. В это время наверху послышались чьи-то шаги. Тит первым услыхал их.
— Посмотри, кто там ходит, — сказал он своей возлюбленной.
Роза с цепкостью кошки вскарабкалась на стену, отвалила камень и вышла наверх. Перед ней стоял молодой человек, и хотя он был тщательно закутан в широкий плащ, но кардинал австрийский Андреа в нем тотчас же узнал бы кавалера Зильбера. Молча он подал Розе маленький пузыречек, куда она налила ему несколько капель яду. Спустившись снова в грот, Роза, подавая Титу кошелек с золотом, сказала.
— Видишь? Начинают приходить, за несколько капель моей драгоценной жидкости я получила целый кошелек золота.
— Столько денег! — вскричал с удивлением юноша. — Должно быть, хотят спровадить на тот свет какую-нибудь важную персону!
— А мне какая надобность, кто бы ни умер от моего яда, мне все равно. Я очень счастлива, что буду, наконец, в состоянии выкупить крест, данный мне старым монахом, — отвечала Роза.
— И ты совершенно права, моя несравненная, — сказал Тит, лаская молодую девушку, — для нас решительно все равно, кого бы ни отравили.
— Да, мы будем богаты, и я отомщу за мою бедную мать, — говорила Роза. — По всей вероятности, и меня ожидает пытка и костер, — прибавила она, — но, черт меня возьми, пока это случится, многих синьоров и князей я отправлю в ад.
— Да, да, моя прелестная Роза, — говорил Тит, целуя молодую девушку. — Смерть нашим мучителям, а мы будем наслаждаться нашей любовью.
МОНАСТЫРЬ СВ. ДОРОТЕИ
ЖЕНСКИЙ монастырь св. Доротеи был из числа тех немногих монастырей, которые не подвергались каре папы Сикста V. Монашенки этого монастыря отличались строгой жизнью. В то время, когда почти все римские монастыри подвергались строгим взысканиям и реформам или совсем были закрыты, монастырь св. Доротеи продолжал жить своей тихой спокойной жизнью. Два обстоятельства были причиной тому, что этот монастырь стал примерным местом монашеского подвижничества, — бедность и постоянный труд.