Папа сожрал меня, мать извела меня. Сказки на новый лад

Гейман Нил

Ведьма смотрела на нее, тяжко дыша. Она видела всю Флорину жизнь — расстеленную, плоскую, как карта. Возможно, так далеко умеют видеть все матери.

— Джек, любимый, мое птичье гнездышко, моя изюминка, комочек каши мой, — сказала ведьма, — ты получишь книги. Там, куда я иду, они мне ни к чему. И когда ты оставишь мой дом, ступай в восточном направлении — и не пожалеешь сильнее, чем нынче.

Джек, некогда бывший вязанкой перьев, хвороста и яичной скорлупы, перевязанным лохматой бечевкой, стал крепким юношей, почти совсем взрослым. Если он и умел читать, лишь коты это знали. Но он кивнул и поцеловал серые материны губы.

— А что я

оставлю сыну своему Малышу? — произнесла ведьма, биясь в конвульсиях. Ее опять вырвало в таз. Коты подбежали, налегли на края таза изучить ее рвотные массы. Рука ведьмы вцепилась в ногу Малыша. — Ох, это трудно, трудно, как же это трудно матери — покидать собственных детей (хотя я знаю вещи и потруднее). Детям нужна мать, пусть даже такая, как я. — Она вытерла глаза, хотя всякому известно, что ведьмы не умеют плакать.

Малыш, до сих пор спавший у ведьмы в постели, был младшим из ведьминых детей. (Пусть и не таким юным, как вы думаете.) Он сидел на кровати и если не плакал, то лишь потому, что ведьминых детей некому учить, что проку в плаче. Сердце его надрывалось.

Малыш умел жонглировать и петь, каждое утро он расчесывал и заплетал шелковистые волосы ведьмы. Нет сомнений, всякой матери хотелось бы такого сына, как Малыш — кудрявого нежного мальчика с чистым дыханием, чтобы умел готовить изысканные омлеты, пел сильным голосом, и рука его со щеткой для волос была бы ласкова.

— Мама, — сказал он, — если надо умирать, значит надо. И если мне не дано за тобой последовать, я постараюсь жить так, чтобы ты могла мною гордиться. Дай мне на память щетку для волос, и я пойду своим путем.

— Что же, щетка для волос — твоя, — сказала ведьма Малышу, глядя и задыхаясь, задыхаясь, — и я люблю тебя больше всех. Тебе мое огниво и мои спички, а еще — месть моя, и ты меня не подведешь, или я собственных детей не знаю.

— Что нам делать с домом, мама? — спросил Джек. Произнес так, словно ему и дела не было.

— Когда я умру, — ответила ведьма, — дом этот никому не пригодится. Я родила его — давным-давно это случилось — и вырастила из кукольного домика. О, то был самый дорогой мой, обожаемый кукольный дом. Восемь комнат и жестяная крыша, а лестница вела и вовсе в никуда. Но я нянчила его и укачивала в колыбели, и вырос он в настоящий дом, и смотрите, как он заботился обо мне, своей родительнице, уж он-то знает долг перед матерью. И вам, быть может, видно сейчас, как он горюет, как ему больно видеть меня на смертном одре. Оставьте его котам. Они знают, что с ним делать.

Тем временем коты вбегали в комнату и выбегали, принося всякое и унося. Похоже, никогда не замедлят они ход, никогда не упокоятся, никогда не задремлют, некогда им спать или умирать, даже горевать некогда. У них хозяйский вид, словно дом уже их.

Ведьму рвет грязью, мехом, стеклянными пуговицами, оловянными солдатиками, совками, шляпными булавками, кнопками, любовными письмами (с неправильными адресами или недостаточным количеством марок, никогда не прочитанными), дюжиной муравьиных полков, все муравьи рыжие и размером с фасолину. Муравьи переплывают гибельно смердящий таз, взбираются по его стенкам и строем шагают по полу блестящей лентой. В мандибулах они несут кусочки времени. Время тяжелое, даже в таких маленьких порциях, но у муравьев сильные жвалы, сильные ноги. По полу идут они и по стене, выходят в окно. Коты смотрят, но не вмешиваются. Ведьма ахает и кашляет, а потом затихает. Ее руки бьются разок о кровать и затихают недвижно. А дети все еще ждут,

наверняка ли она умерла, есть ли ей еще что сказать.

В ведьмином доме покойники иногда весьма говорливы.

Но ведьме пока сказать нечего.

Дом стонет, и все коты принимаются жалобно мяукать, рысью вбегая в комнату и выбегая, словно выронили что-то и теперь это нужно поискать — никогда они этого не найдут, — и дети наконец соображают, что плакать умеют, но ведьма совершенно тиха и спокойна. На лице ее чуть заметная улыбка, будто все случилось точно по ее желанию. Или, быть может, она предвкушает вторую часть истории.

Дети похоронили ведьму в одном ее недовыросшем кукольном доме. Запихнули ее в гостиную на нижнем этаже и выломали внутренние стены, чтобы головой лежала на кухонном столе в уголке для завтрака, а лодыжки уложили в дверях спальни. Малыш расчесал ей волосы, а поскольку не знал, что она захочет теперь носить, раз умерла, — надел на нее все платья, одно на другое, на другое, на другое, пока под копной нижних юбок, жакетов и платьев белые руки-ноги ее не стали совсем неразличимы. Это и неважно: когда они опять заколотили кукольный дом, в кухонном окне виднелась лишь ее рыжая голова, а стоптанные каблуки ее танцевальных туфель стучали в ставни спальни.

Джек, у которого руки росли откуда надо, оснастил кукольный дом колесами и упряжью, чтобы его можно было тянуть. Упряжь они надели на Малыша, и тот тянул, Флора толкала, Джек молол языком, упрашивая дом забраться на горку и спуститься к кладбищу, а коты бежали рядом.

Коты вроде как облезло смотрятся, будто линяют. И пасти у них на вид очень пустые. Муравьи ушли строем по лесам, в город, у вас на дворе из кусочков Времени они построили муравейник. И если поднесете к нему увеличительное стекло — увидите, как муравьи танцуют и горят, загорится само Время, и вы пожалеете.

За кладбищенской оградой коты вырыли ведьме могилу. Дети вывалили в нее кукольный дом — кухонным окном вниз. Но тут же они увидели, что могила мелковата: дом лег на бок, ему же неудобно. Малыш расплакался (раз научился, похоже, все время теперь будет практиковаться) при мысли, до чего ужасно проводить смерть, целую вечность, вверх тормашками, даже не похоронившись толком, даже не чувствуя, как дождь стучит по оголенной кровельной дранке, просачивается в дом, заливает тебе рот и топит тебя, чтобы приходилось всякий раз умирать заново, когда идет дождь.

Труба кукольного дома отломалась и упала на землю. Один кот подхватил ее и унес прочь, как сувенир. Кот этот унес трубу в леса и съел ее, по кусочку за раз, и так перешел из этой истории в другую. Нас она не касается.

Другие коты принялись подносить полные рты земли, выплевывали ее и заваливали весь домик ею, лапами разравнивали. Дети помогали, а когда закончили, оказалось, что им удалось похоронить ведьму толком, лишь окно спальни осталось — маленькая рама со стеклом, словно глазу на вершине земляного холмика.

По дороге домой Флора принялась флиртовать с Джеком. Быть может, ей понравилось, как он смотрится в трауре. Говорили они о том, кем станут, раз они уже выросли. Флора хотела найти своих родителей. Симпатичной она была девочкой: наверняка кто-нибудь захочет о ней позаботиться. Джек сказал, что хотел бы жениться на богачке. Они принялись строить планы.

Малыш шел слегка позади, увертливые коты крутились у него под ногами. В кармане у него лежала ведьмина щетка для волос, для успокоения он оплел пальцами ее ручку из резного рога.