Папа
Шрифт:
Придя из рейса, папа сказал Вике:
– Ты должна жить отдельно.
– От тебя? – удивилась Вика. – А как же твоё «всегда рядом»? – чуть не впервые в жизни позволила она себе возмущение.
– Ну, «отдельно» не значит быть врозь! – заулыбался папа и заиграл ямочками. – Просто ты – молодая женщина, у тебя должна быть своя жизнь, а мы тебе только мешаем!
– Папа, ты от меня съезжаешь?! – ужаснулась Вика, не веря в то, что папа всё это всерьёз.
Папа замялся. Как-то неловко закурил. Даже как будто покраснел, хотя был всегда загорелый. Да и привычки краснеть за ним не водилось.
– Всё немножко не так, – наконец с трудом выговорил папа. И продолжил легко, почти что скороговоркой. – Она беременна, и ты же понимаешь, какие беременные бывают нервные.
Вика не понимала, потому что ни сама никогда не была беременной, ни с беременными женщинами не общалась. Она хотела об этом сказать папе, но папа продолжал своё скорословие, не глядя на Вику, а уставившись взглядом в ту точку новых обоев, где на прежних было чернильное пятно.
– И беременных с привычного места нельзя срывать. Да и к тому же зачем тебе одной такая большая квартира – убираться только с утра до ночи!
Надо же, эта квартира уже, оказывается, привычное место для новой молодой беременной жены моряка, и даже тени из прошлого совершенно не тревожат – нет уже никаких чернильных пятен, коробки с гримом и маминой одеждой отправлены на помойку, а папа ничего про грим и одежды даже и не заметил. Как прежде не замечал, что Вика совершенно спокойно убирается в этой квартире вовсе не с утра до ночи, а строго раз в неделю по отработанному ещё мамой-гримёршей удобному и быстрому алгоритму. А в остальное время просто не мусорит, в отличие от новой молодой беременной жены моряка. Удивительной неряхи! Никогда ни Вика, ни тем более покойная мама-гримёрша не оставляли после себя в ванной комнате такого погрома, как эта новая жена моряка. У мамы и Вики с этим всё было чётко и профессионально отработано. Мама-гримёрша мыла все окна в квартире, включая огромные окна застеклённых лоджий, за три часа. Эта новая жена моряка одно-единственное кухонное окно мыла неделю. И в конце концов у Вики нервы не выдержали спотыкаться о тазик с прокисшей водой, и она вымыла окна во всей квартире. За три часа. Ни маме-гримёрше, ни Вике и в голову бы не пришло закинуть огрызок от яблока под торшер, а кожуру от банана – за диван. А этой, новой, и в голову не придёт, что огрызок от яблока или кожуру от банана надо закидывать в мусорное ведро. А само мусорное ведро опорожнять, не когда оно осклизлое и воняет, а каждый вечер. У Вики в голове вертелась притча, рассказанная ей подружкой-с-первого-класса в начале первого курса:
Где-то высоко в горах, у хижины просветлённого даоса приземлилась летающая тарелка. Из летающей тарелки вышел инопланетянин и зашёл в хижину просветлённого даоса. Просветлённый даос занимался тем, что созерцал жестяное ведро, наполненное говном, и даже не заметил инопланетянина.
– Человек! – обратился к нему инопланетянин. – Человек! Что ты готов отдать, человек, за разгадку всех тайн вселенной?!
– Вот это жестяное ведро с говном! – ответил инопланетянину просветлённый даос, не отвлекаясь от созерцания.
– Жестяное ведро с говном?! Человек! Я предложил тебе узнать разгадку всех тайн вселенной, но ты готов отдать за это всего лишь жестяное ведро с говном?! Но почему?!! – воскликнул шокированный инопланетянин.
– Потому что в хижине просветлённого даоса не место жестяному ведру с говном! – ответил просветлённый даос инопланетянину.
В тот же день инопланетянин, владеющий разгадкой всех тайн вселенной, стал учеником просветлённого даоса.
Вике вдруг стало смешно. Она вспомнила, как подружка-с-первого-класса в начале первого курса сердилась на Вику за то, что Вика сказала ей после притчи: «И что?» «Ты ни черта не поняла, что ли?! – заорала на Вику тогда подружка-с-первого-класса. – Да… Верно, что для слепца «синий» – всего лишь слово. Ровно до тех пор, пока слепец не прозреет…»
Сейчас вдруг, в какое-то из мгновений посреди бурного течения папиной речёвки, Вике показалось, что она прозрела достаточно и поняла рассказанную ей подружкой-с-первого-класса притчу о жестяном ведре с говном.
Папа так быстро что-то тараторил, что не замечал всех этих Викиных дум. Потому что человеку вообще свойственно не замечать думы других людей. Особенно если думы этих других людей… Просто другие думы. Других людей. Других. Не одного целого с этим человеком.
– В общем, я помогу тебе снять квартиру и буду, разумеется, оплачивать до тех пор, пока ты не станешь на ноги или не выйдешь замуж, или и то и другое! – Вика включилась только в самом конце папиной большой, но быстроходной речи. Включилась и посмотрела на него. Он в ответ улыбнулся и заиграл ямочками.
– А как их снимают, эти квартиры? – только и спросила Вика. Потому что поняла, что спрашивать что-то ещё – бессмысленно. Так же бессмысленно, как доказывать аксиому о параллельных прямых. Есть факт, и факт этот непреложен и в доказательствах и прочих бесплодных умствованиях не нуждается. Лучшим доказательством любого факта является сам факт. Параллельные прямые параллельны. Точка. Папа выставляет её, Вику, за дверь. Точка. И пусть сколько угодно аксиома о параллельных прямых неочевидна для Эвклида, но факт её наличия в учебнике очевиден для Ирины Теодоровны, и поэтому не надо лишних движений. Пусть сколько угодно то, что папа выставляет её, Вику, за дверь, неочевидно для Викиного сердца и Викиной души, но факт выставления папой Вики за дверь настолько очевиден для Викиного папы, что он уже даже краснеть перестал и ответил:
– Вика! Только не надо никаких лишних ментальных движений. Ты моя дочь и всегда ею будешь. Я люблю тебя и всегда буду любить тебя. Я очень любил твою мать.
– Про «твою мать» я уже слышала! – как-то нехарактерно для неё усмехнулась Вика и в этот момент была интонационно похожа на свою-подружку-с-первого-класса, когда та начинала над кем-то издеваться.
Папа впервые за весь разговор посмотрел своей дочери в лицо. Удивлённо посмотрел. И, немного помолчав, твёрдо, металлически, совсем обойдясь на сей раз без мармелада, добавил:
– Но я люблю и эту женщину. И буду любить нашего с ней ребёнка.
И прежде единая твёрдая любовь опала отдельными, изолированными друг от друга осколками и перестала быть любовью, как перестаёт хрустальный бокал быть хрустальным бокалом, разбившись на всего лишь отныне осколки хрусталя. А в хижине ли, в квартире ли, в доме ли – не место для осколков хрусталя. Порезаться можно – за разгадками тайн вселенной с жестяным ведром к инопланетянину не ходи!
Год спустя Викина подружка-с-первого-класса сидела на крыше морвокзала в компании своих однокурсников. Они что-то отмечали – не то успешно сданный государственный экзамен, не то просто бьющую через край юную бесшабашность. В противоположном углу ресторанного зала сидело семейство армянских евреев. Дородная властная старая женщина, дородная властная пожилая женщина. Шумный, неистово жестикулирующий бурдюк преклонных лет. Шумный, неистово жестикулирующий бурдючок примерно вдвое моложе преклонного бурдюка. Бабушка, мама-папа и сын. Ничего необычного. В южном приморском городе полным-полно армянских евреев. Викина подружка-с-первого-класса недавно была на одной сильно научной конференции, хотя всё ещё оставалась всего лишь студенткой. Но даже в студенчестве она не утратила желания доказывать аксиомы. Именно благодаря этому своему качеству она, будучи ещё всего лишь студенткой, имела возможность посещать научные конференции, хотя и просто профессора, и профессора, заведующие кафедрами, и даже не просто профессора, а члены-корреспонденты и действительные академики, лоббируя приглашение всего лишь студентки на сильно научные конференции, регулярно сообщали ей, что ум человеку дан не для того, чтобы над кем-то издеваться. Но иногда Викина подружка-с-первого-класса, теперь всё ещё всего лишь студентка, об этом забывала и начинала горячо издеваться над кем-то. Но только не над тем армянским евреем, что был на той недавней сильно научной конференции. Потому что он был очень умный дядька и к тому же заместитель министра здравоохранения Республики Армения по вопросам материнства и детства. И потом, после всяких сильно научных заседаний, когда Викина подружка-с-первого-класса лихо отплясывала с этим самым армянским евреем, он в каком-то из медленных танцев сказал ей, что армян в самой Армении всего лишь три миллиона человек, а по всему миру – страшно подсчитать. Возможно, по инвазированию Ойкумены армян переплюнули только евреи. Но что касается армянских евреев, то тут и отдельно взятые армяне, и сильно отдельно посчитанные евреи дружно варят ягнёнка в молоке его матери. Викина подружка-с-первого-класса согласилась с заместителем министра Республики Армения по материнству и детству. Потому что у неё в однокурсниках был армянский еврей – и это было что-то с чем-то. Викина подружка-с-первого-класса на том банкете после сильно научной конференции даже подумывала, а не провести ли ночь с этим хоть и толстеньким, но весьма забавным, образованным и обаятельным армянским евреем? Но он сам всё испортил. Он ехидно прищурился и спросил Викину подружку-с-первого-класса: