Папа
Шрифт:
Что я смогу объяснить себе?
Я улыбнулась.
– Могу тебя успокоить, Артём. Вселенский ужас так же моментально откатил, как и нахлынул. Просто волна. А вот сообщи мне муж что-нибудь подобное тому, что я привела для сравнения, боюсь, вслед за первой волной меня бы накрыло такое цунами, что во мне бы не осталось места ни нервности, ни ужасу, ни боли, ни печали.
– Это-то понятно! – кивнул Артём.
Что ему понятно?
– Хотя я не понимаю, почему женщины так цепляются за мужиков?
– С чего ты решил, что женщины так цепляются за мужиков? Прости за банальность, но ты ещё так молод…
– И при этом ни с одной подружкой нормально не расстался. Все бабы – пиявки.
– Ну, это пока, Артём, это пока… Дай бог тебе, Артём, никогда не почувствовать себя в роли той пресловутой пиявки.
– Я?! Никогда! – он горделиво развёл плечи и победоносно тряхнул кудрями. – Между прочим, – он перешёл на совсем уже тихий шёпот, хотя в этом не было особой необходимости, потому что компания из трёх женщин как раз взвилась очередным фейерверком хохота. – Между прочим, та красивая высокая брюнетка мне как-то намекала, что не против.
– Да, наверное, пьяная была, – попыталась я охладить пылающее самомнение бармена.
– Нет. Она никогда особо не напивается. У них только серая мышь бывает пьяненькая. Блондинка с конским хвостом и красивая брюнетка ахают стакан за стаканом – и хоть бы хны. Веселятся, смеются и кажутся пьяными. Но ни разу ещё не падали мордой в салат, не засыпали, не буянили. Вот серая мышь с жутким гримом – та засыпала. А эти две продолжали фигачить. Они как-то раз даже заспорились, кто первый окосеет. Тут, у стойки, и опрокидывали. Был какой-то праздник, народу было побольше, и мы тут даже шуточный тотализатор устроили. Матч по литрболу: «Бизнес-леди против дочери мента». Судила серая мышь, как самая трезвая и как самая знающая признаки хоть какого уже нибудь толкового опьянения своих подруг.
– И кто победил?
– Блондинка первая сдалась самостоятельно. Сказала, простите, процитирую: «Пиздец котёнку! Уже водители автобусов мерещатся! Схожу с дистанции!» Так что победила дочь мента.
Людку никто и никогда не дразнил «дочерью мента». Стрёмно как-то дразнить дочь майора уголовного розыска. Можно и по сусалам огрести. Да не от папы, а от самой Людки. Рука у неё была тяжёлая, и била она не глядя, куда и чем попало. Так что мальчики тихонечко себе молчали, когда одного из них классе в четвёртом она огрела партой. Не рукой, не учебником, не портфелем и даже не с ноги. Партой. Что-то он там ей вякнул, мол, ты вообще молчи, ментовское отродье, а Людка молча подняла парту – без видимых усилий! – и шибанула его с замахом. Партой. Когда он пришёл в себя, Людка ему спокойно так сказала: «Вякнешь ещё – принесу пистолет и застрелю. Понял?» Мальчик был умненький и сразу понял. Папа этого мальчика только недавно снова откинулся, и как раз сейчас у мальчика в доме валялось много всякого такого экспроприированного из ближайшей комиссионки барахла, что нежелательно, чтобы кто-то его видел. Так что мальчик сразу всё понял и даже не стал ничего рассказывать папе про то, что его Людка партой шандарахнула. А то папа ещё чем потяжелее может добавить. За то, что его сынишка дочь майора угро задирал. А ну как тот с дружеским визитом нагрянет, поговорить за педагогику?
Людку вообще никто не дразнил и не задирал. Себе дороже. Она высокая и здоровая. И заводится с пол-оборота. И потом не разбирается, где чужие, где свои. Превентивно всех отоваривает. Потому что дочери законников, как и дочери врачей, знают: профилактика – наше всё!
Классе в пятом по-мужски решительная и стремительная Людка увлекалась чисто женским, требующим терпения и кропотливости занятием – макраме.
Макраме – это такое очень странное занятие, как и любое чисто женское занятие. Странное, если не сказать – бессмысленное. Макраме – это, на самом-то деле, искусство вязания узлов. Мужчина будет вязать узлы только в том случае, если вязать узлы необходимо. Необходимо для достаточности. И достаточно для целесообразности. Вот ещё, кстати, странное слово – целесообразность. Со-образность цели. Какая может быть образность у цели? Цель – это тупо некая точка пространства, куда надо попасть. Ну какая у точки пространства может быть образность? Особенно в этом южном приморском городе, где никогда не было богоискателей, визионеров и религиозных абстракций. Под этим плотным, вечно синим небом, где жили чрезвычайно земные люди, которые, для того чтобы понять что-нибудь, должны были это что-нибудь пощупать и, что называется, взять на зуб. Заезжие мистики из более северных мест вызывали здесь, в южном приморском городе, смех. Здесь никогда не любили Достоевского. Любили Толстого, но только пролистывая страницы с его заумными рассуждениями о букашках. Здесь в умах царили эстет Пушкин, аферист Бальзак, сюжетист Стивенсон и бытовой зарисовщик Чехов.
Этот южный приморский город – город с женским именем – всегда был и остался по-женски странным и гораздо более целесообразным, чем по-мужски.
Потому что мужская целесообразность моментальна и недальновидна. И узел для мужской целесообразности – всего лишь отдельно взятый, необходимый и достаточный узел. А вовсе не макраме.
Макраме – это искусство плетения массива узлов, а вовсе не отдельно взятого, необходимого и достаточного узла.
В пятом классе Людка, дочь мента, увлеклась макраме. И к увлечению этому приобщила еле-еле троечницу с конским блондинистым хвостом толщиной в руку, крепкую серую мышь хорошистку и задиру-отличницу, вечно недовольную необходимыми и достаточными знаниями большинства учителей.
Чуть не каждый вечер пятого класса этот странный квартет собирался у Людки дома для того, чтобы из канатиков свить кашпо для цветов, «кафтанчик» для шариковой ручки, салфетку на стол и всё такое остальное прочее, совершенно не необходимое и, разумеется, недостаточное, но безумно интересное по факту самого процесса.
У Людки дома – в тесной двухкомнатной квартирке в самом начале Молдаванки, наискосок от Парка Ильича. Наискосок от той стены Парка Ильича, где каждый май вдоль старой ракушняковой ограды с непарадного входа зацветала буйным цветом белая сирень. И все, кто ехал в двенадцатом трамвае, могли не только наблюдать замусоренный донельзя городской пейзаж, но и вдыхать столь дивный аромат такой убойной силы, что хоть на пару мгновений, но начисто убивал в пассажирах двенадцатого трамвая злость, раздражительность и прочую пену бытия, и они – хоть на те самые пресловутые пару мгновений – превращались в сгусток ликующего обоняния. А что может быть лучше концентрированного хоть на каком-то из действительно важных моментов бытия состояния? Ну уж точно не пена. Пена даже на пиве – просто привычный житейский атрибут и не несёт никакой ни функциональной, ни эстетической нагрузки.
Людка, её мама – старшая медсестра отделения урологии десятой городской клинической больницы и её папа – майор милиции, начальник уголовного розыска Ильичёвского района этого южного приморского города, жили в небольшой двухкомнатной квартирке у самых истоков Молдаванки. И потому её мама ходила на Привоз со стороны улицы Советской Армии, а вовсе не со стороны проспекта Мира, как туда ходили мамы крепкой хорошистки, задиры-отличницы и бабушка еле-еле троечницы с конским блондинистым хвостом толщиной в руку.
У Людки была хорошая добрая мама и очень забавный папа.
Папа её был высоким, толстым и шумным. И очень забавным. Он рассказывал девочкам про Михаила Яковлевича Винницкого, родившегося здесь же, на Молдаванке, и про Шендлю Соломониак, родившуюся в местечке Повонзки близ Варшавы. И девочки долго не могли связать какого-то Мишку Япончика и какую-то Соньку Золотую Ручку с мужчиной со звучными именем-отчеством-фамилией и польской еврейкой. Точно так же, как они не могли связать ликвидацию банды «Чёрная кошка» в южном приморском городе с каким-то Давидом Курляндом. Потому что банду «Чёрная кошка» ликвидировали Высоцкий с Конкиным в Москве. Такая тогда у девочек была эра милосердия, а до съёмок сериала «Ликвидация» было ещё очень и очень далеко. Как когда-то было далеко от центра южного приморского города до Шестнадцатой станции Большого Фонтана.
Людкин папа рассказывал девочкам и про работорговлю, и про бандитов, налётчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и про прочий тёмный люд. Людкин папа цитировал Багрицкого, Катаева, Паустовского, Бунина, Бабеля и даже упоминал странные, непонятные девочкам имена. Шолом Алейхем, Исаак Башевис Зингер, Урке Нахальник, Авраам Карпинович, Менделе Мойхер-Сфорим, Ахадга-Ам, Хаим-Нахман Бялик, Йегошуа-Хоне Ра€вницкий, Йосеф Клаузнер, Шайль Черняховский, Яков Фриман, Моше-Лейб Лилиенблюм, Шимон Дубнов и Леон Пинскер. Девочки слушали папу-мента, раскрыв рот, а задира-отличница даже частенько просила повторить. И тогда Людкин папа-мент повторял с видимым огромным удовольствием.