Папенькина дочка
Шрифт:
Николай Валентович лежал пластом — неподвижно.
— Что с ним? — шепотом спросил Алексей. Я ничего не сказал, а лишь пододвинул один из стульев. Он сел, и я тут же устроился рядом.
Отец открыл глаза и посмотрел вначале на меня, затем на Зорова. Кивнул ему и неторопливо выдавил из себя:
— От Филиппа Григорьевича что-нибудь слышно, есть какие вести? — и сам же ответил:
— Нет, я вижу, нет никаких вестей. Пропал он. Фашисты его убили — религиозные фанатики. Это они все. Я думал, что мы их победили в сорок пятом, — видно ошибался. Они снова рвутся взять реванш. Это все связано с религией. — Он помолчал, затем снова продолжил: — Раньше у нас была одна вера — в счастливое будущее — коммунизм.
Николай Валентович говорил все тише и тише. Его голос угасал. Я быстро подхватился со стула и побежал звать мать и сестру. Они, заслышав шум моих шагов, тут же появились в дверях. Любовь Ивановна взглянула на меня и все поняла.
Мы стали прощаться с Николаем Валентовичем.
Последние слова отца были адресованы мне:
— Андрей у тебя все будет хорошо, я это знаю, — прошептал он и затих.
Слова отца меня успокоили. Я ему верил. Он не мог сказать просто так, лишь бы что-то сказать. Перед смертью не лебезят — режут матку правду. Что есть, то и говорят или, что предчувствуют. Я убедился в сказанном несколько позже — не прошло и года.
Инга плакала. Я не слышал, чтобы так плакали. У меня во рту вдруг все высохло. Слов не было. Только из глаз катились слезы. Алексей стоял не в силах был сдвинуться. Одна мать не растерялась. Она закрыла рукой Николаю Валентовичу глаза, перекрестила его и бросилась звонить в больницу и еще друзьям.
Мне они — друзья Николая Валентовича были мало знакомы. Они у нас редко бывали. Отец делил одна сфера — работа и другая сфера — дом. Дома он редко кого привечал. Порог переступало мало людей, и еще, если и переступали, то не преднамеренно — случайно.
На звонок матери быстро без задержки приехала «карета скорой помощи». Врач тут же констатировал смерть и написал соответствующую бумагу.
Похороны состоялись через три дня. Я, и подумать, не смел, что у отца столько много друзей, товарищей, хороших знакомых. Один был даже из богатых. Это он когда-то нашел Николая Валентовича и вызвал к себе в Москву. Я понял все сразу из первых его слов. Он прикатил на мощном джипе и принялся распоряжаться. Из машины выгрузили много самых разных свертков, контейнеры с салатами, коробки со спиртным. Денег этот богатый не пожалел. Матери было неудобно. Однако она с трудом, но противостояла ему.
— Я делаю все, что могу. Мне хорошо был известен Николай Валентович. У меня, лучшего друга не было, — сказал богатый.
— Но я вас совсем не знаю, — услышал я голос матери. — Не беда. Давайте познакомимся, — сказал плотный широкоплечий мужчина в черном добротном костюме, и я подумал, если бы не причина — похороны отца — он бы приехал в малиновом пиджаке, не иначе.
Через какой-то час-два у дома — яблоку негде было упасть — стояло множество разнообразных черных машин.
Кроме богатого благодетеля мне на помощь пришел Олег Анатольевич. Он занимался простыми, но важными делами: договорился о месте на кладбище, нанял рабочих копать могилу, заказал венки. Любовь Ивановна ничего делать не могла, была не в состоянии. Она с заплаканным лицом принимала соболезнования. Однако мать все-таки нашла в себе силы и удержала «руку дающую» — нашего благодетеля. Наверное, из-за этого похороны прошли благопристойно. Он сбавил свой пыл. Любовь Ивановна сказала ему прямо без обиняков:
— Мой муж не был этим…, — и многозначительно покрутила рукой, шепотом добавила, — мафиози или же… — Друг отца понял и извинился, сказал, что он тоже не мафиози, просто хотел как лучше.
На похоронах у Николая Валентовича присутствовали отдельные представители из министерства и еще, вдруг неизвестно откуда прознавшие, отцы города. Я пригласил Виктора Преснова. Он был трезв, пришел с родителями Ниной Михайловной и Василием Владимировичем. Валентина у нас в доме появилась позже, отдельно от мужа. Она вела себя несколько странно. Я уже после узнал — женщина была беременна. Побывал и Михаил Крутов с женой Татьяной Полнушкой. Я не удержался и спросил у друга:
— А где твой отец и мать?
— Отца я не пустил. Ты же знаешь, он любитель выпить. Мать без него не пошла. — Однако тот сына не послушался и несколько позже, но пришел. Он долго и со слезами громко говорил о Николае Валентовиче, о его добрых делах.
Николай Валентович себя показал в городке с хорошей стороны. Он многим помог. Просто так — по-соседски.
Я на похоронах увидел вдруг тетю Надю. Она меня остановила и принялась отчитывать.
— Извини меня старую! Я понимаю, не время. Но когда я еще смогу с тобой поговорить? Когда?… Вот. Так что слушай. У тебя такая работа. Ты же на виду. Ты должен быть как твой отец — царство ему небесное, — сказала тетя Надя и перекрестилась. — Не бросай ребят. Тащи их в спорт. Молодежь спивается, уже колоться начинает. Да, и еще, что я хотела тебе сказать, помоги своему другу — Виктору, помоги! Не дай ему скатиться в пропасть. Посмотри, как он поглядывает на бутылки. Как бы не напился? Он тихий, упадет где-нибудь, и будет лежать, но какого осознавать его родным — алкаш — опустившийся элемент.
Отца захоронили на местном кладбище. В этот день неожиданно, вдруг, пошел дождь, хотя в начале погода была солнечной. Весенний день, отчего то сменился — стал осенним.
Николай Валентович не был аборигеном — уроженцем, однако никто из горожан не смог бы ему сказать: «Ты, не наш». Мой отец, как могучий дуб врос в эту землю, глубоко пустив корни и его было не выкорчевать. На года.
Народу пришло проститься много. Я, как ни пытался увидеть Светлану Филипповну, не увидел. Она не знала о смерти отца, и поэтому ни приехала. На вопросы соседей: «А где же ваша супруга?» — Я отвечал: «Она в Италии, ничего не знает, и быстро добавлял, не дожидаясь нового вопроса — и Максим — сын тоже с ней».
Я ошибся лишь в отношении Максима. Он готовился к сдаче экзаменов в институт и сидел безвылазно дома. Во всем остальном мои слова на сто процентов были правдой.
На похоронах моего отца, Алексей Зоров, находясь в последние минуты жизни у его изголовья, вышел из себя. Вид у него был такой, будто это его кладут в могилу. Мне пришлось мужика отвезти в поселок. Я его сдал Марии Федоровне. О его судьбе — он, наверное, ее предвидел — я узнал через несколько дней.
— Несчастный мой мальчик! — причитала Мария Федоровна. — Несчастный… не зря мне снился сон, не зря! Как сейчас помню, я сжала пук зелено-презеленой травы и отдала ее бабе Паше… Царство ей небесное, — сказала она и перекрестилась. — Баба Паша зовет мальчика к себе.
Отец ушел в свой последний путь и дом опустел. Он не зря как-то сказал матери: «Ты ушла, пришла, посмотрела, а я здесь, дома лежу на кровати» — не было уже отца дома. Смотри, не смотри — все напрасно.
Мне и матери было, наверное, легче — мы были единым целым. Мы держались друг за друга. Инга чувствовала себя обособлено. Любовь Ивановна для нее была можно сказать чужим человеком. Я Инге был братом. Меня она принимала — пыталась даже заговаривать со мной. Однако полностью не открывалась. Я ничего не знал о том, что произошло там — на юге. Мать также. Инга молчала или же плакала. Мы не скоро дождались от нее вразумительных объяснений. Мне в принципе они были не нужны — отца уже не было, а вот мать та хотела знать, во что бы то ни стало, всю правду. И она узнала: