Парашютисты
Шрифт:
– Не заложило, товарищ старшина,- в тон ему отвечает Кузя.
– А шо ж тоди?
– Поем, как приказано, про себя и не все сразу.
– Но про махорочку?
– Про нее, конечно.
– Больше вопросов нет.
– А где бы, товарищ старшина, в самом деле махорочки?
– Это там, хлопцы, там! Все будет - и самосад, и крылышки, и бой настоящий, наш, прямо с неба в самую кашу!
– Вашими устами да мед бы пить!
– Почему моими? Мед можно любыми устами. Но я сейчас не о меде думаю простой ключевой бы отведать, а то все кофе да кофе,- старшина занес надо ртом мятую-перемятую баклажку с черной болотной жижей,-
– Кому?
– Мне и пишите: я старшина, за все в ответе.
Улыбнулся солдат, а улыбнулся - легче стало солдату, бойчее ноженьки зашагали.
Даже Слободкин мрачные мысли свои, кажется, отогнал. Не совсем, конечно, куда от них денешься? Хоть бегом беги - на пятки наступят. Все о том - где его Ина сейчас? Где она? Что с ней? Сердце стучит все тревожнее. То письма, письма, письма с каждой почтой - и вдруг сразу ни строки целый месяц. Это пострашнее всякой болотной жижи. Жижу долго тянуть можно, а такое вот сколько выдержишь? Еще месяц? Два? Страшно подумать даже. Лучше не думать совсем. И Слободкин шагает, шагает, шагает - не думает больше об Ине. Чего ему о ней думать сейчас? Легче станет? Не станет. Сколько ни думай, ничего не изменишь.
...Может, уехала в деревню? К родным? Наверняка уехала. Сейчас она в безопасности. Ходит в ночное небось. Она человек трудовой, все умеет. Не пропадет. А может, в госпитале? Медсестрой? Или на завод пошла? Учеником токаря или слесаря. Стоит у станка, рассчитывает шестеренки, резьбу резать приспосабливается. Ну уж, так сразу и резьбу! Сначала будет гайки гнать, учиться резцы затачивать, до резьбы когда еще дело дойдет! Резьба - самая сложная штука. Ничего трудней не придумаешь. Или чугун точить - адова работенка! Резцы садятся один за другим. Не женское это дело. У Ины руки нежные, узкие, кожа на них белая, тонкая, чуть заденет, бывало, в саду, за малейшую веточку зацепится - уже кровь. Сразу царапинку ко рту. Лизнет языком, совсем как ребенок. Нет, с такими руками чугун не поточишь. Чугунные чушки тяжелые, попробуй-ка подыми...
Идет Слободкин по лесу. Думу думает - о том о сем...
Ну вот о лесе, например. В лесу всегда хорошо. Даже сейчас, в эти дни. Идешь - от палящего солнца скрыт и от самолетов тоже. Даже теперь уютно и покойно в лесу. Будто и нет никакой войны, будто и не было. Просто шли ребята в поход. Идут, любуются - березы вокруг стоят красивые. Тонколистые, нежнорукие, белокожие...
Какие, какие? Нежнорукие? Белокожие? Нет, о лесе тоже нельзя. Лучше еще о
чем-нибудь...
И не знает Слободкин, что за тридевять земель отсюда, в другом лесу, идет сейчас девушка. Руки у нее нежные, узкие, кожа на них белая, тонкая. Идет, напевает грустную песенку. И вдруг - что это? Поднесла к глазам ладошку, а на ладошке кровь - одна-единственная рубиновая бусинка. Но вот она пухнет, растет, еще минута - и побежит струйка. Девушка подносит ладошку к губам, виновато оглядывается на подруг и быстро слизывает капельку. "Вдруг подумают: "Неженка, белоручка какая!" - разговаривает сама с собой. А ведь еще пилить и пилить, делянку только-только начали. И все дуб, дуб, дуб. Железо, а не дерево. И норма большая, и бригадир говорит, что спиливать надо под самый корень, не так, как вчера.
И гложет одна неотступная, неотвязная мысль: где он сейчас? Что с ним? За месяц ни одного письма, ни единой строчки, и писать теперь некуда.
Судьба забросила Ину Скачко в далекие края так неожиданно, что и опомниться не дала.
Вчера работали в лесу первый раз. Сказали, что дрова нужны детскому саду военного завода. Но и без этого было понятно: сил не жалей. И не жалели. Поэтому сегодня и нет их совсем. С непривычки. Спина не гнется, руки не держат пилу, ноги подкашиваются. В бригаде двенадцать девчонок. Бригадир тринадцатая. Все на заготовках впервые. Бригадир только делает вид, что поопытнее других, а сама как глянула на делянку, так и ахнула:
– И все это нам?!
– Кому же?
– как умели, успокоили подружки.
– Нам да тебе, если не побрезгуешь черной работой.
– Я тоже пришла не кашу варить.
– Тем более что варить не из чего,- опять утешила бригадира бригада.
Ина слушала и не слышала. Работала не хуже других, старалась, но мысли были далеко-далеко. Там, где милый ее сейчас. Остановится на минуту, разогнет занемевшую спину и почему-то представит себе такой именно лес, с такими же вековыми дубами, и дружок ее, укрытый и защищенный ими, стреляет по врагу. Оттого, что защищен и укрыт, теплее делается на душе. Во всяком случае, можно терпеть разлуку. Собраться со всеми силами и терпеть. Сколько ее еще будет, этой войны? Много? Много, конечно. Только хорошее быстро проходит, плохое долго
тянется.
– Это что за философия?
– спросила Ину подруга, когда та поделилась с ней невеселыми мыслями.- Ты это вычитала или сама?
– Сама.
– Ну и зря. А я во всем стараюсь находить хорошее.
– И в войне тоже?
– Не в войне, конечно. Не такая я глупая. А о войне, если хочешь, я так скажу: ей скоро конец будет. Это как дождь: быстро начался - быстро кончится. Поверь слову.
– Хорошо бы.
– Точно тебе говорю, и оглянуться не успеем. Я об этом даже стихи сочинила. Хочешь?
– Стихи? Интересно!
– Вот послушай.
Девушка отложила в сторону пилу, поднялась во весь рост, оправила смятое ситцевое платьице, почему-то зажмурилась и прочла только две строки:
Сюда и свисту пуль не долететь,
Но весть о мире долетит мгновенно.
Ина посмотрела на нее удивленно и немного разочарованно:
– И это все?
– Все пока.
– А о чем это?
– Как о чем? О нашем лесе, о том, что хорошее шагает быстрей по земле, чем плохое. Не понятно?
– Теперь понятно. Не под рифму только.
– Рифма будет. Это начало самое.
– А ты про любовь можешь?
– Ямочка, вдруг возникшая на щеке Ины, медленно поползла под прядку волос возле уха.
– Про любовь?
Ина покраснела, но повторила:
– Да, про любовь. Красивую и высокую. Про которую только в стихах и можно. Ты кого-нибудь любила?
Глаза Ины сузились, превратились в две щелочки.
– Что ты, что ты!
– испуганно замахала руками сочинительница.
– А я вот, представь...
– Честное слово?
– Да.
– Глупости говоришь. Этого не может быть. Кто же он?
– Слободкин, Сергей.
– Смешно!
– А ты откуда его знаешь?
– Я не знаю. Фамилия смешная - Слободкин...
Ина обиженно отвернулась и начала искать глазами брошенную в траву пилу.
– Ну не сердись! Не хватает еще из-за какого-то Слободкина отношения портить.
– Я запрещаю тебе так говорить о нем. Слышишь? Он сейчас за нас с тобой кровь проливает, а ты...
– Боец, значит? Ты бы так сразу и сказала.