Пареньки села Замшелого

Упит Андрей Мартынович

— «Мужичье»!.. — пробурчал Подметальщик. — Подавай-ка мне того жареного-пареного, увидишь, сколько в мое брюхо влезет. — Он прихватил метлу и затопал к задним дверям, — Так уж и быть, пойти, что ли, посуду обтереть.

Зал опустел, но вдруг, откуда ни возьмись, через главный вход, заиндевелые с головы до пят, ввалились трое: один долговязый, другой складный, третий плечистый и кряжистый. Разумеется, это были посланцы из Замшелого. Ешка как увидел на дубовом полу медвежью шкуру, так и вцепился обеими руками в мохнатую шерсть: ладно, что Букстынь, самый трусливый из

всех, вовремя успел оттащить его за полу.

— Да ты одурел! Идут!

Все трое, как перепуганные цыплята, попрятались за высокими спинками кресел. За вторыми дверями поднялась громкая возня.

— Сюда, сюда! — кричал Подметальщик. — Тут ровнее будет, в обход чуток, в обход! Этак и переберетесь.

Тут послышался голос барина — похоже было, что кто-то стучит пальцем по донцу треснувшего чугунка.

— Вздор! В обход иной раз выходит дальше, чем прямо… Почему не подметено?

— Подметено, барин, ей-право, подметено! — клялся Подметальщик.

— Подметено, да не выметено.

— Выметено, барин, выметено!

— Выметено, да плохо.

— Да разве ж кто все выметал? — оправдывался великий знаток своего дела.

Трое замшельцев, съежившись от страха, подглядывали сквозь отверстия в резных спинках. Первым вошел Подметальщик со своим орудием, за ним появился Управляющий и стал у баринова кресла. Усыпляльщик и Одевальщик пыхтели у дверей, силясь отворить их пошире, но те и так уже были распахнуты настежь, так что слуги трудились понапрасну. Толкальщик сзади подталкивал барина, а Кормильщик с миской в руках замыкал шествие.

Замшельцы уставились на барина так, что, будь у них на каждого по две пары глаз, и то им было бы мало. Барин оказался головы на две выше Букстыня, а того в Замшелом и так уж называли жердью. С белой козлиной бородкой, отощавший, окостеневший и такой немощный, что, казалось, Толкальщик мог бы одним своим дыханием двигать его вперед и вовсе не держать за плечи. Барин хромал на одну, а может, и на обе ноги, хрипел, будто вареным бобом подавился, голова у него болталась, и он клевал носом, как потрепанный в драке петух.

— Отчего тут так темно? — проскрипел барин. — Отчего так холодно? Отчего не топлено?

— Три сажени сегодня стопили, — ответил Управляющий. — Больше замшельские лесорубы не успевают нарубить.

— Отчего не успевают? — Барин хотел топнуть ногой, но чуть не повалился, ладно что Толкальщик подхватил его за плечи.

— Оттого, что пороть нельзя, — ответил Управляющий и подмигнул челяди.

— Как? Так-таки и вовсе нельзя пороть? Ох, дожили! Ну и времена! — заохал барин. — Дров не рубят, барина морозят, а пороть нельзя! Этак все имение замерзнет… Одевальщик! Почеши барину за ухом… Не за этим, за другим! Что ты за Одевальщик, ежели не знаешь, где у барина чешется?

— Как

не знать — знаю, — отвечал Одевальщик, — да коли не чешется, где чешу!

— Это еще что за разговоры? Как ты смеешь говорить так, что и барину не понять? Ведь я же умнее вас всех!

Управляющий и слуги поспешили подтвердить:

— Как же! Понятно, умнее всех!

И Усыпляльщик еще добавил:

— Ничего не поделаешь, у барина — и голова барская.

Барин не пожелал лечь в постель, а захотел сидеть в кресле, за которым притаился Ешка. Но и тут барину было плохо.

— Как тут холодно! — захныкал барин. — Как тут жестко! Неужели больше нету одеял и подушек? Отчего не заботитесь о своем барине? Совсем нынче барину не стало житья! Кто это за моим креслом скребется?

Это Ешка — как ни страшно ему было — не удержался и прыснул в варежку: до того потешным показалось ему усаживание и укутывание барина. На счастье, Управляющий был близорук, да и могло ли ему прийти в голову, что за креслом прячется сынок вдовы Ципслихи?

— Никто там не скребется, — заверил он. — Это крысы бегают под полом.

— Разве крысолов сегодня вечером не приходил? — спросил барин.

— Сегодня поутру еще не приходил, — ответил Подметальщик. — А вчера вечером был и сказал, что последнюю выловил.

— Барин желали раздеться, — напомнил Одевальщик.

— Не хочу раздеваться!

— Барин желали почивать.

— А теперь не хочу почивать, хочу сидеть!

— Барин желали кушать, — вставил Кормильщик.

— Кушать? — оживился барин. — Разве я желал кушать?

Когда и Управляющий подтвердил: конечно же, барин желали кушать, — барин согласился.

— Коли желал, стало быть, и желаю. Подавай. Что у тебя там… А, вареный горох! Это всегда можно.

Но съел горсточку и сморщился:

— Соли мало, пресно. И чересчур мягкий. Думаете, у барина ни одного зуба не осталось?.. Что у тебя еще есть?

— Лущеные орешки.

— Не хочу, они твердые.

Тут Ешка не вытерпел.

— Ах ты старый дурень! — прошептал он.

— Чу, опять скребется! — воскликнул барин. — Все же одну крысу этот плут крысолов оставил. Чтоб к вечеру была поймана и чтоб хвост мне показали! Только хвост, целой крысы я боюсь… Не хочу больше есть, у меня живот болит! Ох, житье мое барское! Горькое, тяжкое! Сам ешь, и у самого живот болит! То жарко мне, то холодно, то тесно! Несите прочь подушки!

Слуги вытащили из-под барина лишние подушки и одеяла. Барин откинулся в кресле и прикрыл глаза, как видно, придумывая, как бы еще погонять свою челядь.

— Подметальщик! — захныкал он вдруг. — Утри барину нос!

Подметальщик шоркнул рукавом под барским носом.

Управляющий, пригнувшись, шепотом выбранил его:

— Тише ты, медведь, это же баринов нос!

— Нос баринов, а рукав мой! — тоже шепотом огрызнулся Подметальщик.

Но вот всем показалось, что барин засыпает. Слуги перемигнулись и собрались уходить. Но веки у барина были приоткрыты, сквозь узкие щелочки глаз он все время глядел на свою челядь. Вдруг барии потянул носом: