Пареньки села Замшелого
Шрифт:
— Мужики и бабы, парни и девчата! — воскликнул Ешка. — Слушайте меня все! Медведь-чудодей ушел. Но какой нам от него прок? Ведь по-прежнему у нас будут обваливаться крыши, будут громоздиться сугробы с кучами мусора. Медведь у нас был разумный, так-то оно так, только разве ж мы сами не знали всего, о чем он тут говорил? Знали, да не хотели пальцем шевельнуть. Ребята! Пареньки и девчонки! Слушайте меня. Мы поездили по белу свету и кое-чего повидали. Были мы и на Круглом озере и сами убедились, что лягушка-великанша да черная змея — все это
— Как же! — Букстынь гордо ударил себя в грудь. — Побывал. Ничего там нету.
— Заночевали мы в Ведьминой корчме и сами достоверно узнали, что никакой там ведьмы нету, а есть мошенница корчмарка. Она обворовывает приезжих, и там же у нее наши мужики оставляют свои денежки. Были мы и в Черном лесу — пускай Андр скажет, с какими заработками наши мужики по весне воротятся.
— Ни с какими, — решительно объявил Андр. — В Ведьминой корчме — вот где их заработки остаются!
— Побывали мы и в Черном имении. Увидели, что даже у самого барина никудышное житье, коли его подталкивают, одевают, укладывают и кормят, а сам он как есть ничегошеньки не делает. От колдовства, да заговоров, да всяких чудотворцев, что счастье приносят, никакого нету прока. Счастье наше — вот оно, у нас же, в Замшелом. Вот под этими сугробами да кучами мусора. Только надо от них избавиться. Мы это видели на Белом хуторе. Всем вам не худо бы там побывать, тогда бы вы знали, что могут осилить люди и как живут те, кто сам умеет свое счастье ковать. И змеи таких не ужалят, и волки не проглотят, и вороны не заклюют. Окна у них там в доме о шести стеклах, стены белые, пол дощатый выскоблен до блеска, все равно как стол. Даже приезжим там постилают чистую простыню и теплое одеяло. А какая в том доме теплынь! Три версты отъедешь — и то руки не мерзнут без варежек.
Ешка так разошелся, что чан папаши Букиса грозил вот-вот опрокинуться. Он спрыгнул наземь, взобрался на самый высокий снежный холм, что возвышался чуть ли не вровень с трубой Ципслихиной избушки. По обе стороны рядом с Ешкой стали Андр и Букстынь.
— Ребята! — крикнул Ешка, загребая руками так, будто всех хотел сгрести в одну кучу. — Неужто и мы не сможем расчистить наше Замшелое? Пусть пролягут тропки и к речке и к лесу — по дрова ездить, и на поле — к стогам сена. Пускай ноги наши не спотыкаются о кучи мусора и помоев, пускай вороньё не ломает наши трубы. Пускай в пивные чаны не падают крысы, в корыте не киснет пойло и поросята не тонут в навозной жиже. Пускай у нас будет вдоволь сухих еловых дров, чтобы можно было хлеб печь и баню топить. Неужто мы всего этого не осилим сами?
Толпа пареньков и девчат все время во все глаза глядела на Ешку, следя за каждым взмахом его рук, и, навострив уши, жадно внимала каждому его слову. Единодушный многоголосый возглас, который подхватили молодые мужики и бабы, а громче всех — Вирпулиха, прогремел Ешке в ответ:
— Осилим!
— Вот и ладно! — воскликнул Ешка. — Берись за дело! Хватайте лопаты, метлы, грабли и топоры! Запрягайте лошадей, ставьте бочки на дровни. Всю посуду заполним речной водой, пусть вволю пьют и люди и скот. Навезем дров, пусть дым валит столбом изо всех труб. Сенники вытряхнем, под кроватями выметем, двери порастворим — пускай свежий ветер сдует копоть да паутину, пускай во все окна светит солнце!
— Охо-хо! — простонал Букис, схватившись за голову. — Да что ж это такое? Все как есть спятили! Кто тут староста — я либо Ципслихин Ешка?
Но никто его уже не слушал. Поднялся такой гомон, что друг друга нельзя было расслышать. Двери хлопали. Вокруг мелькали грабли, метлы, оглобли, лошади фыркали, по сугробам катились бочки и лохани, мальчишки смеялись, девчонки визжали, бабы бранились, старики разводили руками. Никогда еще Замшелое не видывало такого переполоха. Сорока, что сидела на дубу, улетела в Большой лес и еще долго-долго не отваживалась возвращаться.
Новые времена в Замшелом
И этой весной замшельские мужики воротились из леса, когда по берегам вешних ручьев уже желтела калужница, а скворцы, чуть простуженно пересвистываясь, прыгали на покрытых почками ветвях дуплистых вязов и осин.
Запоздали мужики, разумеется, никак, ну никак не по своей вине. Оно, конечно, после предпоследней получки малость посидели в Ведьминой корчме, да ведь, коли целую зиму трудишься в поте, лица, то это же само собой дело понятное. Само собой было понятно и то, что раз попали их денежки ведьме в лапы, то немного от них и уцелело. Воротиться домой совсем с пустым карманом — этого даже хвастун и лентяй Таукис совестился. Вот мужики и остались еще на три недели, а потом из имения двинулись прямехонько через болота, за три версты в обход Ведьминой корчмы — пусть хоть сколько-нибудь деньжат останется, чтобы женам показать.
Однако ж нечистая совесть не давала им покоя, поэтому и тащились они так медленно, с такой опаской, будто не к себе домой шли, а в имение, перед барином ответ держать.
Погруженные в свои мрачные думы, они даже, не заметили, что за тремя ясенями, от той делянки, где замшельцы рубили дрова, прямо к Замшелому пролегала новая ровная дорога-зимник. Прежде тут петляли по корневищам, пням и корягам, обдирали бороды о сучья, лошади даже копыта обламывали.
До чего же неприглядно выглядели лесорубы из Черного леса: обросшие, лохматые как медведи, с почерневшими лицами, на ладонях толстенным слоем налипла смола, стереть которую сможет только черен косы или граблевище во время сенокоса. Одежка — одни дыры да лохмотья, будто у нищих. Этого-то мужики пуще всего стыдились; один, даже попробовал кое-как приметать драный рукав, другой — пришить к штанине отпоровшуюся на колене заплату.
Шагали лесорубы парами, так же, как и работали в лесу. Один нес на спине пилу с деревянной накладкой на зубьях, другой — на согнутом локте оба топора.
Впереди всех брели Раг и Вирпулис, за ними — все прочие скопом, а в самом хвосте плелись Таукис и Плаукис. Лениво передвигая ноги, Раг все разглядывал покрытые набухшими почками ветви.
— Пора уж вскорости борону на пашню тащить, — мрачно изрек он так, словно предрекал вовсе неведомую и тяжкую работу.
Задрав голову с торчащими усами, Вирпулис оглядел деревья:
— Придется, да как повезешь, коли ее вовсе нету? Старая вся обломалась и развалилась. Жена, надо быть, зимой сожгла — с нее станется. Вот, скажем, нарубить бы еловых верхушек, да обтесать, да связать, — так ведь вон какие сучья, сырые, мягкие, на первом же заходе собьются в пучок. Метла выйдет, а не борона. Чистое наказание, да и только!
Рагу пришлось немало времени прождать, покуда он снова смог заговорить:
— А у нас столб у колодца обвалился, ведерко багром подхватываем, а у моей-то еще зимой поясницу ломило. А мы все время в лесу торчали и с чем теперь домой идем?
— У меня подстенок прогнил, — твердил свое Вирпулис, — по осени навозом закладывали. Всего три бревна надо было привезти. Когда же их теперь привезешь, коли полевые работы навалились — не продохнуть.
— Как погляжу — пустое дело эти большие заработки, коли дома одна разруха. — Раг тяжело вздохнул. — И делянка что ни год — рядом с Таукисом. А уж от Таукиса спасу нету. Как побулькает бутылкой, так… сердце-то у человека тоже не камень… Я вот как прикидываю: будущей зимой пойдем лес рубить, так уж надобно будет податься в Красный бор.