Париж между ног
Шрифт:
— Что? Какие там еще трансики? Достаточно, по крайней мере — мне. Ты ее лучше спроси, когда она уже обо мне переговорит с кутюрье? Так и скажи ей, что пока не получу от нее согласия кутюрье то никаких трансиков или чего-то еще.
Мари откладывает трубку.
— Ну, что? Что ответила Халида?
Мари отчего-то прячет глаза и все медлит с переводом ее слов мне.
— Мари, в чем дело? Переводи… Слышишь, говори, не молчи.
— Она, — мямлит Мари, — говорит, чтобы ты к ней сама и без меня приехала, по адресу…
Дальше, чуть ли не плача шепчет мне, сообщает куда. И сколько я к ней потом,
Вот же какие мы? Не знаю как Вы, а я вот такая: стоит только какой-то интриге вокруг меня, так я словно срываюсь с цепи, мне теперь уже надо все выяснить до конца и понять, а что же за всем этим стоит, и что мне еще предстоит? И меня не пугает, ни то, что я теперь буду сама, ни то, что без Мари к ней, но точно к назначенному Халидой часу я подъезжаю.
Так не любят у нас
Выхожу из такси, особняк какой-то передо мной в череде таких же домов. Всех тех, чьи владельцы не простые французы, как я полагаю, а дома для состоятельных людей. Ведь такие дома в Париже — это же просто признак бьющего через край достатка. И пока я шагаю к ступенькам подъезда, то мне уже открывает сама Халида. Вот это да!
— О, мадам…. — А дальше что-то такое связанное с ля мур и шэрше ля фам.
Так я понимала. Что она мне о том, что она искала женщину и нашла, как я догадалась. Потому я ей тоже что-то такое, что знала.
— Халида, я …же тадор.
Расцеловались, а она, оглядев меня, от избытка чувства:
— Ой, ля-ля! Мадам! А ла речерче де боннес. Дюне беле ет елле мюме ест магнефику.
Ничего не пойму, только целуюсь и поняла, что я ей понравилась и что я магнефику, то есть прекрасно, хорошо выгляжу. Ну, и слава богу! За ней следом прохожу в дом.
Она что-то мне говорит, а сама я вижу, что рада моему приходу. Потом, помогая мне снять верхнюю одежду, крутит меня, разглядывая на мне обновку. И тут я уже сама ей что, мол, это я. Тыкаю в себя пальцем и говорю ей, что это я сама — для себя. Показала на пальцах, как будто я ножницами работала и как я иголкой, и при этом все тыкала пальцами то в себя, то в нее.
Он вскинула брови, стояла передо мной изумленно и все мне:
— Квист тои, тои мюме коусе сете робе?
Ну, робе я уже знала, так у них платье, как у моряков, у тех тоже роба как я узнала потом, это тоже их платье, одежда. А вот что все и о чем, но по тому как она меня всю извертела я поняла, что она в самом деле поверила, что это я такое платье пошила.
И вот так мы с ней вместе переговариваясь, больше на пальцах, словно дети входим в дом. Ой, мама! А всюду мадам и месье и все молоды, улыбаются мне. И пока я с ними, то она громко им всем о том, как я поняла, что это платье, которое было на мне, оно сшито мной.
Это я поняла от того что ко мне подошли сразу несколько женщин и стали вертеть меня, щупать и трогать и все они говорили вот то, что я вам переведу, а потом уже нет.
— Elle a fait cette robe! «Она сама сделала это платье»!
— Imaginez, elle est elle-m^eme. «Представляете,
— Hou la le russe, voici le donnе! «Ничего себе русская, вот дает»!
— Et les cheveux et les tresse chez elle, `a vous de voir quel type de cheveux et les tresse?
«А волосы и коса у нее, вы посмотрите, какие волосы и коса?»
Потом меня Халида провела вперед, все мужчины встают, кланяются и ручку целуют. А это ведь женщине так приятно и элегантно! Вот так и начинается мое безрассудное вхождение в их общество.
Потом всех приглашают к столу, и я следом, рядом с Халидой. Овальный стол красиво убран приборами и цветами. Сажусь рядом с Халидой, которая, как я поняла, в этом доме хозяйка. Она все время что-то им говорит, и они ей отвечают, смеются и на меня поглядывают. А я словно кукла: глазами луп да луп, а о чем это они и что, не понимаю ничего. Но потом тост и явно в мою честь. Пьем, а потом закуски и все честь по чести. И уже за столом я начинаю отходить от того напряжения, которое все время во мне было, пока я у всех на виду. По мере застолья, в котором я все время как серая мышка, отхожу постепенно, а они не так, веселятся, смеются, едят, пьют, и нет-нет, а на меня да и взглянут. Пользуясь случаям их занятости собой, я начинаю их всех потихоньку разглядывать, но как только я на кого гляну, как тут же утыкаюсь в свою тарелку словно глухонемая. Сижу и что-то вкусненькое жую молча, смотрю по сторонам украдкой. Но разве же это застолье — в молчании? Мученье мне без Мари да и только!
Потом уже вижу, несут десерт — сыр и коньяк, сигареты. Ну все, слава богу, закончились мои испытания и мне уже надо. Надо туда… Наконец-то я встаю и Халиде говорю, что мол, мне надо позвонить. Она догадалась и провела за соседнюю отгородку общей комнаты.
— Мари! Ты слышишь?
— Да, говори!
— Я у Халиды на банкете, но ничего не понимаю без тебя, извини. Как мне не хватает тебя.
— И что, это все, что ты хотела сказать мне?
— Мари не обижайся, в конце концов, мне ведь надо все это для дела. Ты можешь мне помочь?
— Как?
— Я подзову к телефону Халиду, а ты ее переспроси, кто это у нее в гостях и как я тут им, понравилась или как?
— Хорошо, что еще?
— Спроси, насчет того, когда со мной будет работать кутюрье.
Зову Халиду и тяну ее к телефону. Пока они говорят, я нетерпеливо еще раз прошу трубку.
— Мари еще спроси, как мне попасть в дамскую комнату?
— А ты что, прямо там и описаешься перед ней от восторга общения с ней, твоей Халидой?
Мари! Ну зачем же ты так грубо, помоги лучше мне, а то я… Ой, Мари!
Халида трубку взяла и, выслушав мою просьбе от Мари, смеясь повела меня следом и сама со мной, не пойму только зачем это она вместе зашла в туалетную комнату.
Но я только увидела долгожданный стульчак, как на него, задирая платье, опуская трусы мигом запрыгнула и такое выдаю, что права ведь Мари! Поднимаю голову и вижу как Халида, искренне смеясь, рядом присаживается на биде, задирая платье и стягивая черного цвета элегантные трусики, все, как и я только фасом ко мне. И пока мы с ней словно девочки маленькие присели то смеемся, глядя в глаза и пока я, да она, мы сидим с задранными платьями чуть ли не против друг-друга и тут она…