Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
На границе между «порядочными женщинами» и женщинами легкого поведения располагался специфически парижский женский тип – гризетка. Слово это возникло еще в середине XVIII века как производное от «grise» («серая»): в платья из дешевой ткани этого цвета одевались молоденькие девушки из простонародья, занимавшиеся шитьем и не отличавшиеся особенной строгостью нравов. Впрочем, как уточняет Эрнест Депре в очерке из сборника «Париж, или Книга ста и одного автора» (1832), гризетка вовсе не обязательно одета в серое; летом платья у нее розовые, зимой – синие. Гризетки с ранней юности зарабатывали себе на хлеб самостоятельно; они жили отдельно от родителей и не подвергались их строгому контролю (в отличие от девушек из буржуазных семей, не говоря уже о знатных барышнях). Обычно они быстро находили себе возлюбленного или покровителя, а замуж выходили много позже, накопив достаточно денег. Гризетки существовали
Гризетка. Худ. П. Гаварни, 1839
Наш соотечественник В.М. Строев, посвятивший парижской гризетке несколько проницательных страниц, приводит собственный перевод определения гризетки из французского словаря – «молодая нестрогая швея»; далее он пишет: «Так называют швей, учениц в магазинах, золотошвеек, вообще всех молодых девушек, которые живут ручною работою. Гризетка всегда бежит за делом, но заглядывает в каждое магазинное окно, на чепчики, шляпки и платья; от мужчин отпрыгивает, как серна; перебегает от них на другую сторону, но вообще любит разговоры и объяснения. Она всегда одета просто, сквозь легкий чепчик видна прелестная черная коса; коротенькое темное платье прикрыто чистым передником; тоненькая косыночка едва закрывает мраморные плечи. Гризетки являются на улицах, возвращаясь домой с работы, вечером, а… la nuit tous les chats sont gris [ночью все кошки серы]; все гризетки хороши, потому что свежи, молоды, румяны, смотрят лукаво. Они не выходят замуж; такой уж между ними обычай; выбирают друга и остаются ему верными, пока он их не бросит. Гризетка в двадцать лет начинает думать о будущем и переходит в категорию модистки, если скопила довольно денег на первое обзаведение, или в femme galante, если красота обещает ей продолжительные успехи и победы над мужчинами. Старых гризеток нет; с мыслию о гризетке соединено понятие о молодости, свежести, силе; нет также и дурных гризеток, потому что дурную гризетку просто называют девчонкой».
Эрнест Депре перечисляет профессии гризеток – красильщица, вышивальщица, кожевница, прачка, перчаточница, басонщица, галантерейщица, цветочница, продавщица игрушек, портниха, белошвейка – и «еще множество других ремесел, о существовании которых светские люди даже не подозревают». Журналист сообщает и примерный бюджет гризетки: в среднем она зарабатывает 30 су (полтора франка) в день, что составляет 547 франков 50 сантимов в год. Эти деньги идут на оплату жилья, еды, свечей, угля, воды и прочих жизненно необходимых вещей, но их не хватает на новые наряды и развлечения, поэтому гризетка всегда рада помощи состоятельного друга-ухажера.
Среди французских литераторов укоренилось мнение о том, что гризетка есть создание «самое парижское, парижское по преимуществу». Жюль Жанен, например, утверждал в сборнике «Французы, нарисованные ими самими», в очерке, специально посвященном парижской гризетке, что ничего подобного ей нельзя найти не только «в Лондоне, Санкт-Петербурге и Берлине», но даже и во всех остальных городах Франции. Десятью годами раньше Жанена о том же писал Бальзак в уже упоминавшемся романе «Феррагус» (1833): «Гризетка – порождение Парижа, как грязь, как мостовые Парижа, как вода Сены. <…> Она связана с пороком только одним радиусом и удалена от него в тысяче других точек социальной сферы. Притом она позволяет догадываться только об одной черте своего характера, той, из-за которой ее осуждают; ее прекрасные качества скрыты, она щеголяет своим наивным бесстыдством. Односторонне изображенная в драмах и книгах, где она окружена поэтическим ореолом, она верна себе только на чердаке, ибо в других условиях ее всегда либо превозносят, либо поносят. В богатстве она развращается, а в бедности – остается никем не понятой. Иначе и быть не может! В ней слишком много пороков и слишком много достоинств; она равно способна и наложить на себя руки, проявляя величие своей души, и предаться позорному веселью; она слишком хороша и слишком омерзительна, она превосходно олицетворяет собой Париж; из таких, как она, вербуются беззубые привратницы, прачки, метельщицы, нищенки, частенько – наглые графини, восхитительные актрисы, знаменитые певицы. <…> Она – воплощение женщины, она и ниже, и выше женщины».
Досуг студента.
Жанен описывает «типовые» любовные отношения гризетки. По его словам, гризетка вселяет радостную и бескорыстную любовь в сердца неоперившихся студентов – «полководцев без шпаги, ораторов без трибуны»; всякий юноша, живущий в Париже на скудное родительское довольствие и питающийся надеждами, – покоритель и повелитель гризеток. Совместная жизнь студента и гризетки протекает следующим образом: всю неделю каждый из них трудится на своем месте, зато в воскресенье гризетка откладывает иглу, а студент – книги, и они отдают дань парижским развлечениям. Так продолжается до тех пор, пока студент не женится, соблазнившись выгодной партией и богатым приданым. Тогда гризетка, поплакав, либо влюбляется в другого студента, либо выходит замуж, и вся поэзия ее жизни пропадает…
Феликс Жонсьер (в сборнике «Париж, или Книга ста и одного автора») призывает различать гризеток, обитающих в разных районах Парижа, и напоминает, что трудолюбивые гризетки с Вивьеновой улицы вовсе не похожи на «бесконечно ленивых» гризеток из Люксембургкого сада. Последние всегда уверяют, что только на минуточку вышли из магазина и вот-вот намерены туда вернуться; они всегда имеют при себе работу (как правило, вышивание), но на самом деле «дни напролет предаются под сенью деревьев тому занятию, которое итальянцы называют far niente, то есть сладостному безделию».
С начала 1830-х годов французские литераторы охотно идеализировали гризеток и воспевали их скромную честность и ненавязчивое бескорыстие. Бальзак в новелле «Гобсек» (1830) противопоставил добродетельную гризетку Фанни порочной графине де Ресто. Альфред де Мюссе в новеллах «Фредерик и Бернеретта» (1838) и «Мими Пенсон» (с подзаголовком «Силуэт гризетки», 1845) не просто рисует образ жизни и характер гризеток, но еще и превозносит их самоотверженность и доброту: Бернеретта отказывается от собственного счастья, чтобы не мешать возлюбленному вступить в выгодный брак; Мими Пенсон закладывает единственное платье, чтобы помочь умирающей с голоду подруге.
От гризетки следует отличать субретку – молоденькую служанку в богатом доме, которую Строев характеризует как «пронырливую, живую и хитрую горничную». Русский автор приводит противоположные характеристики двух типов парижанок: «Субретки подвержены строгому надзору, редко выходят из домов, заняты беспрестанно домашнею работою, а гризетки живут как птички, летают куда хотят, уверяя родных, что ходят в магазин, относят работу и проч. Субретки служат поверенными своих барынь, передают записочки, помогают обманывать мужей, сами образуются в школе интриги и принимаются подражать госпожам. Гризетки любят бедняков, простых людей; субретки, видя из-за дверей хорошее общество, становятся горды, ищут молодых людей знатных, богатых; наживаются и выходят потом замуж за какого-нибудь доброго 'epicier [бакалейщика] или честного concierge [привратника]». Впрочем, Строев описывает и другой вариант судьбы субреток и гризеток: они «не выходят замуж, живут по своей воле, выбирают себе покровителей и в случае размолвки тотчас меняют их на других».
В романе «Блеск и нищета куртизанок» (1838–1847) Бальзак рисует портрет типичной субретки – горничной по прозвищу Европа: «Стройная, с виду ветреная, с мордочкой ласки, с острым носиком, Европа являла взору утомленное парижским развратом, бледное от питания картофелем девичье лицо с вялой в прожилках кожей, тонкое и упрямое. Ножка вперед, руки в карманах передника, она, даже храня неподвижность, казалось, не стояла на месте, столько было в ней живости. <…> Распущенности ее, казалось, не было предела; она, как говорят в народе, прошла огонь, воду и медные трубы».
Однако было бы несправедливо причислять субреток к женщинам, откровенно торгующим собой, – «жрицам любви», которых в Париже было великое множество.
Между прочим, именование этих «падших созданий» составляло отдельную проблему. Посвященный им очерк Таксиля Делора в сборнике «Французы, нарисованные ими самими» называется «Женщина без имени». Делор пишет: «В самом деле, какое имя дать этому типу, столь многочисленному и столь ничтожному, столь поэтичному и столь отвратительному, столь нравственному и столь отталкивающему, этой живой загадке, которую не смогли разгадать ни наука, ни милосердие, ни разум? Еще долгое время эта женщина, воплощение величайшей самоотверженности и беспримерной низости, нежнейшей страсти и подлейшего разврата, будет ускользать от надзора науки, религии и морали; она останется одной из величайших тайн, какие скрывают в себе человеческое сердце и общественное устройство. Рассказывая об этой женщине, лучше никак не называть ее ремесла, настолько сильное отвращение оно вызывает».