Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Мильчина Вера Аркадьевна

23 сентября тело Людовика XVIII перевезли в собор Сен-Дени – усыпальницу французских королей; там оно покоилось в течение месяца, а 24 октября, через сорок дней после смерти короля, состоялись его похороны. Между тем в столице траурные мероприятия плавно перетекали в церемонии более жизнеутверждающие: попрощавшись со старым королем, парижане были готовы приветствовать нового.

27 сентября 1824 года тронный зал дворца Тюильри, по-прежнему обтянутый материей фиолетовых траурных тонов, уже ожидал нового короля, и все население столицы отправилось ему навстречу. В половине первого Карл X въехал в Париж через заставу Звезды, где префект департамента Сена и члены Муниципального совета вручили ему ключи от города. На речь префекта король ответствовал: «Оставляю вам эти ключи, потому что не мог бы вверить их в руки более надежные. Храните же их, господа, храните!» Затем раздался 101 пушечный выстрел, и кортеж проследовал от заставы Звезды в собор Парижской Богоматери между двух шеренг солдат: справа стояла национальная гвардия, слева – королевская гвардия и пехота парижского гарнизона. Шел дождь, так что вымокла не только огромная толпа, заполнившая Елисейские Поля и прилегающие к ним

улицы, промок и сам король, ехавший верхом. Однако непогода не испортила праздник. Король к четырем часам пополудни был уже в Тюильри, а гулянья по поводу его восшествия на престол продолжались до поздней ночи. Дома в городе в тот день были украшены белыми флагами с бурбонскими лилиями, а вечером иллюминированы.

Коронация Карла X состоялась спустя восемь месяцев, 29 мая 1825 года, не в Париже, а в Реймсе – там, где по традиции короновали всех королей Франции. Впрочем, и в столице это событие тоже было отмечено разными празднествами: у Тронной заставы и на Елисейских Полях раздавали еду и вино, играли оркестры, актеры представляли пантомимы и сцены из жизни «доброго короля» Генриха IV. Однако для парижан день главного праздника наступил неделей позже, 6 июня 1825 года, когда Карл X вернулся в столицу из Реймса. Король снова въехал в Париж с великой торжественностью; на сей раз префект департамента Сена вручил ему ключи от города у заставы Ла Виллет. Вечером в городе были устроены публичные балы, а фейерверк на Елисейских Полях по богатству и изобретательности превзошел все, виденное парижанами прежде. Впрочем, некоторые наблюдатели остались недовольны церемонией: дело в том, что герцогиня Ангулемская (племянница Карла X и супруга его сына-дофина) пожелала ехать с новым королем в одной карете, и это уменьшило пышность праздничного кортежа; к тому же в церемонии не приняли участия иностранные послы, а маршалы и генералы были представлены далеко не в полном составе.

При Июльской монархии тезоименитство короля отмечалось в другой день (1 мая), но так же торжественно: перед дворцом в саду Тюильри играла музыка, на Елисейских Полях шли ярмарочные соревнования и уличные представления. А.И. Тургенев подробно описывает, как проходили празднества в честь тезоименитства Луи-Филиппа 1 мая 1836 года: «В полдень пошел в Поля Елисейские, где уже толпился народ, играл в лотереи разного рода, качался на русских качелях, стрелял в цель, глазел во все стороны; никогда столько забав и увеселений не бывало для народа, как сегодня: два театра, четыре павильона для оркестров, ротонда для концерта и тысячи палаток, театриков, кукольных комедий; более же всего газардных [азартных] игр и – стрельбы из ружей, пистолетов и пр. – то в монаха, который за спиною в снопу несет красавицу, то в Бастилию, которой стены от ударов разрушаются. Торгаши со всякой всячиной, кухни, виноторговля; парижские сбитенщики с тизаной [отваром] и с колокольчиком и в центре всего un mat de cocаgne [ярмарочный шест с призом]. Пять призов будут вывешены на самой вершине. Я не дождался лазутчиков [т. е. умеющих лазать вверх по шесту], побрел в тюльерийский сад, оттуда в Пале-Руаяль: везде множество народа, несмотря на дождливое время. Во дворце съезд. К пяти часам я возвратился перед pavillon d’horloge [здание с часами, центральная часть дворца Тюильри], где, несмотря на дождь, толпа окружала подмостки с музыкой. В пять часов показался король у окна, ушел и возвратился с королевой, с принцами и с всей фамилией, вышел на балкон и музыка национальной гвардии загремела знакомое сердцу и слуху французов: “Вперед, отечества сыны” (La Marseillaise). – Король и королева поклонились несколько раз народу и минуты через три отец отечества ретировался с балкона во внутренность дворца. Народ уже не кричит: “Vive le Roi!” [Да здравствует король!] Вот вам программа увеселений. Сбираюсь взглянуть на иллюминацию в Полях Елисейских и на площади Согласия, если не зальет их дождь. 10 часов вечера. Я возвратился из Тюльерийского сада, где в средней аллее, под дождем, смотрел фейерверк Полей Елисейских. Темнота в саду, где дождь заливал плошки, возвысила блеск и сияние ракеток фейерверка. Кто видал Москву в день коронации <…>, тому здешние огни не в диковинку. Букет – великолепный. Народ закричал: bis! Вся аллея была покрыты зонтиками: те, у коих их не было, кричали: `a bas les parapluies! [долой зонтики!] В одну минуту сад опустел и толпы рассеялись по ярко освещенным улицам Риволи и Кастильоне».

После 1830 года парижане праздновали годовщины Июльской революции; в торжественные три дня в конце июля устраивались, в частности, представления на Сене в самом центре города, напротив королевского дворца Тюильри. Например, в 1837 году две команды на лодках сражались длинными копьями с кожаными наконечниками, стараясь свалить противников в воду. Зрители толпились на набережных и мостах; шел дождь, но это не испугало парижан: укрывшись под зонтиками, они продолжали следить за ходом сражения. Непременным элементом праздника был вечерний фейерверк. Ракеты запускали с моста Согласия, и на небе огненным узором высвечивались одна за другой даты трех революционных июльских дней – 27, 28, 29.

Если к празднованию июльских событий парижане относились серьезно, то общение толпы с королем Луи-Филиппом скоро выродилось в фарс. Об этом свидетельствует анекдот, рассказанный Генрихом Гейне в «Лютеции» со слов приятеля. Дело происходило в 1831 году, еще до того как Луи-Филипп переселился из Пале-Руаяля в Тюильри. Приятель сообщил Гейне, что «король появляется теперь на террасе только в определенные часы, но что раньше, всего еще несколько недель тому назад, его можно было видеть во всякое время, и притом за пять франков». Беседа приятелей продолжалась так: «“За пять франков! – воскликнул я с удивлением. – Разве он показывает себя за деньги?” – “Нет, но его показывают за деньги; дело заключается в следующем: существует компания клакеров, продавцов контрамарок и прочий сброд, они-то каждому иностранцу предлагали за пять франков

показать короля…”. И вот, если вы этим молодцам давали пятифранковую монету, они подымали восторженный крик под окнами короля, и его величество появлялся на террасе, кланялся и уходил. За десять франков эти молодцы начинали кричать еще громче и бесновались, когда появлялся король, которому в знак безмолвного умиления оставалось лишь поднять глаза к небу и приложить руку к сердцу, как бы принося клятву. Англичане порою платили и двадцать франков, и уж тогда энтузиазм достигал высшего предела, и как только на террасе показывался король, начинали петь “Марсельезу” и так отчаянно орать, что Луи-Филипп, может быть только для того, чтобы кончилось это пение, возводил глаза к небу, прикладывал руку к сердцу и тоже запевал “Марсельезу”. Не знаю, отбивал ли он еще при этом и такт ногою, как уверяют».

«Три славных июльских дня» в царствование Луи-Филиппа превратились в ежегодный праздник, но при Июльской монархии, как и в эпоху Реставрации, парижанам выпадали также зрелища неординарные, исключительные. Таким, например, стал перенос праха Наполеона в собор Инвалидов 15 декабря 1840 года. Увидеть эту потрясающую церемонию пожелали парижане всех возрастов, сословий и профессий; улицы опустели, лавки закрылись. В Париже в тот день было очень холодно: около 10 градусов ниже нуля по Цельсию. И тем не менее люди в течение четырех часов ожидали кортежа, который проследовал из порта Курбевуа на площадь Звезды, оттуда по Елисейским Полям до площади Согласия, по мосту Согласия на левый берег Сены и оттуда – в Дом инвалидов. Впрочем, как свидетельствует Виктор Гюго, единодушия в толпе не было: народ на Елисейских Полях приветствовал гроб Наполеона с благочестивым почтением; буржуа на эспланаде Инвалидов встретили его холодно; наконец, реакция депутатов, собравшихся в самом соборе, была «вызывающе наглой».

Вообще парижане охотно выходили на улицу по разным поводам, иногда анекдотическим: например, летом 1817 года по городу прошел слух, что на пересечении улиц Монтескье и Креста в Малых Полях идет золотой дождь. В указанное место немедленно сбежалась огромная толпа, любознательные парижане тотчас передрались из-за золотых монет, падавших из окон, и полиции пришлось арестовать несколько сот человек. По одной версии, монеты бросали шутники, желавшие позабавиться; однако комиссар сыскной полиции Канлер утверждал позднее, что «золотой дождь» изливался на парижан целых три недели прямиком из государственных секретных фондов ради того, чтобы отвлечь горожан от политики.

Парижане находили для себя бесплатные зрелища повсюду, даже в зале суда. В.М. Строев писал: «К безденежным же увеселениям можно отнести и суды, куда часто ходит парижанин, когда у него нет денег на театр. Если он хочет ощущений грустных, тяжелых, если душа его жаждет трагедии, драмы, то он идет в ассизный суд [от фр. cour d’assises – суд присяжных], где судят преступления и преступников. Допрос подсудимого и свидетелей и произнесение приговора действуют на душу гораздо сильнее всякой драмы. Я никогда не забуду, <…> какое тяжелое, невыразимое чувство ужаса и трепета овладело мною, когда одного убийцу (Суффлара) показывали дочери той самой старушки, которую Суффлар зарезал. В ту самую минуту, как ему читали приговор, он упал на скамью: яд обезобразил черты лица его; он отравился, чтоб избежать казни. Какая драма может превзойти такую страшную действительность? <…> Если же парижанин хочет повеселиться, посмеяться, прогнать скуку или тоску, он идет в суд полиции исправительной. Там совсем другое дело: там преступники не отвратительны, не гнусны, не страшны; там и наказания не ужасны: несколько франков пени, несколько дней тюремного заключения! В исправительной полиции происходят самые уморительные сцены: жилец спорит с хозяйкою дома о собачке; барыня бранится с привратницею за горшок цветов; прачка чуть не дерется с извозчиком за какую-нибудь корзину, которая гроша не стоит; франт оправдывается в том, что танцевал на публичном бале запрещенный танец с жестами, которые оскорбили скромных гризеток. <…> Кто хочет посмеяться, посмотреть настоящий водевиль, тот может смело идти в исправительную полицию: там он нахохочется досыта, до слез, незаметно убьет все утро и вечером не позавидует тем, у кого есть деньги на театр».

Другой русский путешественник, Н.С. Всеволожский, тоже отмечал способность парижан превращать любое серьезное общественно-политическое мероприятие в зрелище не хуже театрального: «Узнавши, что в Уголовной палате будут публично разбирать дело двух молодых людей, не запирающихся в заговоре на жизнь короля, я достал билет от министра юстиции и поехал туда. Всякой может и без билета свободно входить в Уголовную палату во время суждений ее, потому что здесь судопроизводство публичное; но тогда трудно достать место, и часто надобно очень долго дожидаться. Имея же билет, можно приехать к самому началу и сесть в кресла позади судей, почти рядом с присяжными (les Jur'es). В то самое время, когда президент и судьи вошли, я занял кресла по правую руку от присутствующих, которые сидели на возвышенном месте. Род открытой ложи занимали присяжные судьи; рядом с ними сидел Королевский прокурор; против них, на другой стороне, были обвиняемые; за ними два жандарма, приведшие их из тюрьмы. Адвокаты, избранные для защиты, находились против судей и президента. Далее были лавки для вытребованных свидетелей, затем места для посетителей, и проч.».

Публичная казнь. Худ. А. Монье, 1841

Особой популярностью пользовались судебные заседания, в которых рассматривались дела оппозиционных (то есть либеральных) газет; по свидетельству А.И. Тургенева, 26 ноября 1825 года, во время рассмотрения дела газеты «Конститюсьонель», четыре жандарма с ружьями с трудом удерживали толпу, желавшую проникнуть в зал. В конце концов дверь в зал судебного заседания пришлось закрыть, хотя председатель кричал, что по закону двери должны быть отворены; однако «необходимость заставила нарушить закон, иначе бы никто ничего не услышал, а многие бы сделались жертвою любопытства или любви к юридическим прениям».