Парижские письма виконта де Лоне
Шрифт:
Очевидно, что приличное от неприличного виконт де Лоне отличает не по сословному признаку, а по велению здравого смысла и хорошего вкуса. В фельетоне от 8 декабря 1844 г. Дельфина описывает «несчастнейшего в мире человека», которому причиняет мучения буквально все, что он видит в свете (следует перечисление на три страницы, от манеры строить фразы до манеры курить в лицо собеседнику или держать себя за столом); в конце она задает вопрос: «кто же этот несчастнейший? Вечный жид или мольеровский Альцест, свергнутый с престола король или падший ангел? Нет, это просто-напросто тот, кого на бесцветном светском жаргоне именуют человеком хорошо воспитанным»и который — Дельфина на этом настаивает — может быть рожден в любом сословии: и при дворе, и среди народа (2, 358).
Сама Дельфина де Жирарден принадлежала — если не по рождению, то по воспитанию — к самому хорошему парижскому обществу; поэтому высший свет в ее сочинениях (и романах, и фельетонах) был, по словам Готье, «нарисован человеком, который его видел и к нему принадлежит, — вещь среди профессиональных литераторов нечастая» [77] . Тех, кто описывал свет снаружи, не слишком разбираясь в предмете, Дельфина безжалостно ловила на ошибках (см. в наст. изд., с. 183 [78] , насмешки над провинциальным романистом, который путает шляпницу с сапожником, а портниху с ювелиром). И тем не менее приличия она понимала, выражаясь ее языком, эмансипированно (в том смысле, в каком в одном из фельетонов она говорит об «эмансипированном Сен-Жерменском предместье», — наст. изд., с.259 [79] ).
77
Gautier.P. VIII.
78
/В
79
/В файле — год 1839 фельетон от 1 июня — прим. верст./
В этом отношении подход Дельфины к приличиям и вообще к свету отражает ту эволюцию светской жизни, которую можно коротко определить совсем несветским словом «демократизация». Конечно, демократизация в том смысле, в каком она присутствует в очерках Дельфины, не имеет ничего общего с размыванием границ между, например, господами и лакеями. Дурно воспитанную даму Дельфина характеризует, среди прочего, тем, что у нее дворецкий так же бесцеремонен, как тот слуга, «который однажды, разнося пирожные, сказал одному из гостей, от них отказавшемуся: „Вы неправы, пирожные превосходные“» (наст. изд., с.433 [80] ). Но при этом Дельфина не только допускает, но и приветствует появление в светском обществе актрисы Рашель и напоминает, что в Париже живут столяры, по душевным качествам ничем не уступающие вельможам, и вельможи, по тем же самым душевным качествам ничем не отличающиеся от каторжников (наст. изд., с. 303–305 [81] ) [82] .
80
/В файле — год 1844 фельетон от 12 ноября — прим. верст./
81
/В файле — год 1840 фельетон от 29 марта — прим. верст./
82
О том, насколько взвешенно Дельфина смотрела на соотношение аристократии и демократии в современной ей Франции, свидетельствует фельетон от 27 октября 1844 г. Пока во Франции аристократы боролись с демократами, говорит Дельфина, совершенствовались и те и другие, аристократы становились сильнее, а демократы — цивилизованнее; полная же победа одной из сторон пошла бы нации во вред: при полной победе аристократии нация слабеет и тупеет, делается томной и вялой, а при полной победе демократического принципа она становится грубой и вульгарной. В ожидании победы каждая из сторон учится у противника не лучшему, а худшему; так, аристократы усвоили равенство не в чувствах, а в одежде; они утратили величие, но сохранили спесь; равенство для них означает лишь одно — право одеваться так же скверно, как их привратник, и отправляться в танцевальную залу плясать в обществе собственных ливрейных лакеев (2, 331–332).
Иначе говоря, очерки Дельфины — один из этапов того процесса проникновения неаристократических элит в большой свет, который подробно описан исследовательницей «всего Парижа», — описан, как уже было сказано, не в последнюю очередь с опорой на фельетоны виконта де Лоне [83] . Эта попытка Дельфины изображать парижскую жизнь, пренебрегая узкосословными, кастовыми критериями, была вполне сознательной. В предисловии к изданию 1853 г. говорится: «Парижские письмаговорят правду всем и вся: тому, кто падает, и тому, кто поднимается; тому, кто сражается, тому, кто проигрывает, тому, кто побеждает; роялистам, чья слепота толкает к гибели монархию, и республиканцам, чья глухота увлекает в пропасть республику» [84] . Правду Дельфина высказывала и о французском национальном характере; как бы сильно «муза родины» ни любила свою страну, это не мешало ей отпускать по поводу «нас, французов» реплики, исполненные величайшей язвительности. Относясь с иронией к самой себе, она считала себя вправе писать с той же иронией о привычках соотечественников; отсюда такие резкие выпады, как финал фельетона от 25 ноября 1837 г., где объясняется, отчего в Париже «все, что запрещено, охраняется законом», или фельетон от 31 августа 1839 г., где перечислены «истинные радости» французов — «обманывать, жульничать, нарушать условия», и тезис этот иллюстрирован примером: «сама любовь повинуется этому роковому закону: любовницу у нас страстно любят только в том случае, если она чужая жена» (наст. изд., с. 273 [85] ).
83
См.: Мартен-Фюжье. С.406–410.
84
На противоборствующие политические лагери Дельфина также накладывала свою «таксономическую» сетку и писала о соперничестве «старых и молодых пустомель», «партии себялюбивых собственников»и «партии завистливых пролетариев»(наст. изд., с. 351 /В файле — год 1841 фельетон от 24 января — прим. верст./), наконец, о противостоянии тех, которые начертали на своих знаменах слово «расстрелять!» и тех, которые избрали своим лозунгом слово «гильотинировать!» (наст. изд., с. 455 /В файле — год 1848 фельетон от 3 сентября — прим. верст./).
85
/В файле — год 1839 фельетон от 31 августа — прим. верст./
Дельфина очень гордилась тем, что в политическом отношении она лицо беспристрастное, или, как она однажды скаламбурила, «непристрастившееся», и что, в отличие от газеты «Пресса», «Парижский вестник» «не исповедует ни одной системы, не входит ни в одну партию, не принадлежит ни к одной школе» (наст. изд., с. 383 [86] ). Конечно, свою беспристрастность писательница сильно преувеличивала и в оценках текущей политики следовала за своим мужем и его газетой [87] . Но дело в том, что и Жирардена невозможно причислить к какой-либо политической партии.
86
/В файле — год 1841 фельетон от 13 июня — прим. верст./
87
Хотя по частным поводам виконт де Лоне в самом деле спорил с газетой, в которой печатал свои фельетоны; так, 21 февраля 1847 г. Дельфина встает на защиту Александра Дюма, который в это самое время судился с газетой «Пресса», поскольку задолжал Жирардену обещанные по договору тексты (2, 437–442).
Легитимистский критик А. Неттман возмущенно писал в 1845 г., что если раньше газетчики имели политические убеждения, то теперь, по вине Жирардена, определить убеждения редактора газеты стало невозможно: ведь поскольку для него важнее всего реклама, он стремится завлечь читателей любых взглядов и публикует материалы любой политической направленности [88] . Неттман видел в такой позиции доказательство продажности и беспринципности Жирардена, на самом же деле издатель «Прессы» преследовал отнюдь не только коммерческие цели. Жирарден имел выношенные представления о том, каким путем должна развиваться Франция для того, чтобы процветать и не становиться жертвой разрушительных революций. Этот путь — развитие общественных работ, рост промышленности, невозможные без просвещения и народа, и политиков, которые,
88
NettementA.Etudes critiques surle feuilleton-roman. P., 1845. T. 1. P. 2–3.
89
См.: L’An I.P. 127–141.
90
/В файле — год 1847 фельетон от 11 апреля — прим. верст./
Особенно сильно нападали на Дельфину после революции 1848 г. Когда 24 ноября 1848 г. Учредительное собрание одобрило июньские действия генерала Кавеньяка, жестоко подавившего июньское восстание в Париже, Дельфина, осуждавшая жестокость генерала, опубликовала в «Прессе» стихотворение «24 июня и 24 ноября», в котором восклицала: «Я, женщина, его пред Богом обвиняю!», журналисты ос ы пали ее насмешками и даже оскорблениями (они не преминули напомнить, что женщине не пристало высказываться о политике, да еще в дурных стихах). При Второй республике Дельфину не щадили; 15 декабря 1848 г. Домье опубликовал в газете «Шаривари» злой шарж «Муза в 1848 году»: на нем карикатурная, но узнаваемая Дельфина пишет статью для «Прессы», причем вместо знаменитых белокурых волос лицо ее обрамляют змеи, как у Медузы Горгоны, а все пальцы испачканы чернилами [91] .
91
См.: Malo-2.P. 106; Дельфине видеть это было, вероятно, тем более обидно, что она ненавидела чернильные пятна и всегда старалась держать руки в чистоте.
Но и те литераторы, которые исходили из вполне классических и аристократических представлений о словесности и месте женщины в свете, точно так же не щадили Дельфину. Высокородные читатели просто выражали сожаление, что «г-жа де Жирарден с ее наблюдательностью и прекрасным поэтическим даром пишет лишь статьи-однодневки» [92] . Профессиональные критики высказывались более жестко. Первое книжное издание фельетонов Дельфины вышло в августе 1843 г., а уже в октябре «Ревю де Де Монд» напечатал рецензию уже упоминавшегося Лаженеве, который обрушил на г-жу де Жирарден резкую критику и упрекнул ее в том самом, в чем она обычно упрекала других, — в забвении приличий. Рецензент утверждал, что она из светской дамы сделалась «синим чулком», педантичной профессоршей и даже «кондотьером из спальни» [93] . Бывшая подруга Дельфины Мари д’Агу назвала «Парижский вестник» статьями «во вкусе горничных» [94] но она, по крайней мере, сделала это в частном письме, а рецензент «Ревю де Де Монд» высказал, в сущности, то же самое публично, в газетной статье.
92
Реплика великой княгини Елены Павловны в разговоре с маркизом де Кюстином в Петербурге летом 1839 г. ( Кюстин.С. 175).
93
Lagenevais.Р. 142.
94
Цит. по: Giacchetti.Р. 170.
Логика у Лаженеве простая: светские люди могут читать газеты, могут иронизировать по поводу их содержания, но истинно светским людям (даже мужчинам, что уж говорить о дамах!) неприлично печататься в газетах и описывать там светскую жизнь. Эти описания должны оставаться достоянием узкого круга посвященных; время печати и гласности может наступить для них лишь через много лет после того, как все фигуранты анекдотов уйдут в мир иной. Госпожа де Севинье не отдавала своих писем в печать, барон Гримм сочинял свои корреспонденции для коронованных особ, а не для типографии. «Вы знаете это не хуже меня, — обращается Лаженеве к сочинительнице „Парижских писем“, — газета — это демократия. Зачем же вы печатаетесь в ней, при этом изъясняясь со светской надменностью? Вы рассказываете, и не без изящества, о приличном обществе; вы его превозносите, оно вызывает у вас сочувствие и интерес, и вы охотно в этом признаетесь. Зачем же в таком случае вы швыряете этот цвет учтивости под ноги первому встречному? Свет и фельетон — две вещи, глубоко чуждые друг другу. В результате вы, как говорил Ривароль, демократизируете аристократию» [95] . Скрепя сердце Лаженеве признает за Дельфиной право первооткрывательницы: именно она первой соединила хронику элегантной жизни с банальной формой фельетона. Но — тем хуже для нее, раз она потакает низменному вкусу и швыряет ленивым умам легкую пищу — историю и философию, разорванную на клочки; в таком случае именно на нее критик вправе возложить ответственность за развращение публики, за то, что читателей приучают предпочитать великому мелкое. Лаженеве повторяет общие места критики, направленной против «легкой литературы», против романов-фельетонов [96] , но характерно, что объектом своей полемики он избирает именно фельетоны виконта де Лоне. Он разглядел (пожалуй, даже сильно преувеличив) в светском виконте представительницу новой, демократизирующейся, «газетной» литературы. Он был несправедлив в оценках, но не так уж неправ в констатации.
95
Lagenevais.Р. 136.
96
См.: Lyon-Caen J.La Lecture et la Vie. Les usages du roman au temps de Balzac. P., 2006. P. 56–88. Сто лет спустя сходные обвинения предъявлял «фельетонной» культуре Г. Гессе в «Игре в бисер».
Что касается критики, которой подвергали очерки виконта де Лоне современники, то нельзя не сказать и еще об одном ее аспекте: критики-мужчины не могли простить женщине-фельетонистке ее сатирического дара. Сент-Бёв объявил главным недостатком Дельфины то — по его мнению, прискорбное — обстоятельство, что она слишком умна, и острый ум в ней убил поэта [97] , а пурист Лаженеве за пять лет до демократа Домье уподобил Музу Медузе и сослался на авторитет Вольтера, который утверждал, что «женщина-сатирик похожа на Медузу и на Сциллу — двух красавиц, превращенных в чудовищ». И даже симпатизировавший Дельфине Ламартин признался (правда, не при жизни Дельфины, а в мемуарном очерке, написанном уже после ее смерти), что находил в ней одно несовершенство: «она слишком часто смеялась» [98] .
97
Sainte-Beuve.Р. 302, 315.
98
Lamartine.Р. 161. Великий поэт, надо сказать, хотя и был Дельфине другом, проявлял поразительную слепоту в оценках; 25 июля 1841 г. он советовал ей оставить забавную веселость, которая есть не что иное, как «прелестная гримаса», и написать «великую книгу человеческой или светской философии, подобную „О Германии“ госпожи де Сталь» ( Imbert.Р. 83) — т. е. он рекомендовал Дельфине перестать делать то, что умела делать она одна, и начать делать то, что умели и другие…