Парижские письма виконта де Лоне
Шрифт:
Элегантный мир еще не приготовился наслаждаться жизнью. Супруги послов принимают только друзей. Некоторые хозяйки влиятельных салонов уже воротились в город, но больших приемов пока не устраивают. В гостиных занавески еще не повешены, люстры еще не освободились от покровов, золоченые кресла еще покрыты чехлами и оттого имеют вид весьма печальный; бабочка еще не вышла из кокона, но потерпите совсем немного — пора празднеств, усталости и скуки не за горами. Пока же наш удел — беседы с глазу на глаз. Сводятся они все к рассказам о путешествиях, к учтивым вопросам и рассеянным ответам. — Госпожа такая-то уже вернулась? — Да, вчера; я ее видела: почернела, подурнела чудовищно. — А ее сестра? — Сестра по-прежнему мила, но очень растолстела; к ней это не идет. — На обратном пути из Нисбадена я хотела заехать в Б… к Клементине, но не успела. — Вы ничего не потеряли, она давно в Париже. — Уже? да ведь обычно она возвращается не раньше января. — Она утверждает, что тяжело больна, и призвала на помощь весь медицинский факультет. По ее виду ничего такого не подумаешь; свежа и мила, как ангел; отлично придумано: сказаться умирающей, чтобы воротиться в город на два месяца раньше срока.
Такие речи ведутся в салонах, и увлекательными их не назовешь; кроме того, дамы хвастают друг перед другом платьями и безделушками, привезенными из дальних мест, и дорожными приключениями, выдуманнымипо возвращении: одна едва не свалилась в пропасть, другая познакомилась на водах с множеством любезных кавалеров, третья заехала засвидетельствовать свое почтение Карлу X и нашла, что он помолодел, а герцог Бордоский похорошел и чувствует себя превосходно [123] . Заметьте, что мы говорим здесь только о тех дамах, которые провели лето в странствиях; те, которые отправились в свои поместья, покамест там и остаются, и о них речи нет. Обсуждают в салонах и книги, вышедшие в свет этим летом; отставшие от жизни читатели берут напрокат целую библиотеку новых романов. Гости проводят вечер в незначащей болтовне, поют романсы вроде «Бегства» госпожи Дюшанж или «Грезы» мадемуазель Пюже, играют в вист или реверси [124] , а в полночь откланиваются: и в Париже можно вести сельский образ жизни [125] .
123
Король Карл X,
124
Коммерческие карточные игры.
125
Парижские балы, как правило, начинались поздно — около десяти вечера, а порой и в полночь — и продолжались до четырех, а то и до шести часов утра.
На бульварах полно провинциалов, но остальные променады почти так же унылы, как и салоны; вид сада Тюильри наводит тоску: клумбы усыпаны опавшими листьями; дамы разряжены и уродливы; они мерзнут, но не желают в этом сознаться. Многочисленные англичанки выходят на прогулку в шляпках, украшенных тремя рюшами из выцветшего и обветшавшего тюля — тюля-странника, оплакивающего лондонские туманы и насквозь пропитавшегося лондонской угольной пылью; по вине этого бесполезного убора лицо утопает в сероватом облаке, которое его вовсе не красит. Эти англичанки — третьеразрядные жительницы Британии, которых пароходы доставляют на континент задешево; что же до тех хорошеньких розовощеких и пышноволосых англичанок, которые являются в Париж, чтобы научить наших законодательниц элегантности быть свежими и прелестными, и превращают парижскую улицу Мира [126] в аллею лондонского Гайд-парка, их пока не видно: нынче для них еще не сезон. О юные красавицы Севера! возвращайтесь поскорее и замените ваших недостойных соотечественниц! Есть множество весьма странных вещей, которые без вашей помощи нам не удастся вычеркнуть из памяти.
126
На улице Мира в центре фешенебельного правобережного Парижа располагались роскошные гостиницы, в которых любили останавливаться богатые иностранцы: англичане и русские.
Англичане обожают статуи в саду Тюильри; однако они, как и мы, не могут понять, отчего местные власти вовсе не заботятся об их внешнем виде, хотя — мы в этом убеждены — вернуть им прежнюю белизну не составило бы особого труда. Половину денег, которые король, по слухам, тратит на стрижку своих померанцевых деревьев, он мог бы употребить на омовение своих же чумазых богов [127] . Фаэтуза почернела так, что уже непонятно, в тополь ее превратили или в негритянку [128] ; Венера, даром что последние три или четыре десятка лет без устали моет ноги, остается замарашкой; что же до Фемистокла, выигравшего битву при Саламине, и Сципиона Африканского, вышедшего победителем из сражения при Заме, спешим обратить внимание господина командующего национальной гвардией на их снаряжение: оно остро нуждается в чистке.
127
Сад Тюильри примыкал к одноименному королевскому дворцу и являлся собственностью короля, однако монарх бесплатно предоставлял доступ туда всем желающим; впрочем, при Июльской монархии по приказу короля часть сада была отгорожена и отведена исключительно для прогулок королевской семьи. В число достопримечательностей сада помимо статуй входила померанцевая аллея.
128
Фаэтуза — одна из Гелиад, дочерей Солнца и сестер Фаэтона, которые оплакивали его гибель и превратились в Тополя (см.: Овидий.Метаморфозы. 3, 340–366).
Впрочем, в прудах Тюильри по-прежнему плавают белые лебеди и золотые рыбки; по аллеям по-прежнему бегают дети и катаются обручи; дворцовые часы по-прежнему показывают точное время, а над всем этим по-прежнему реет трехцветное знамя: деталь мелкая, но по нынешним временам довольно существенная [129] .
Самое главное событие прошедшей недели — переезды с квартиры на квартиру; невозможно даже вообразить количество каминных часов, роялей, кроватей и комодов, которые были перевезены на новое место за последние несколько дней; весь Париж сделался передвижным мебельным магазином; кажется, будто все обитатели квартала Шоссе-д’Антен решились искать приюта в Маре, а все жители Маре пожелали переселиться в квартал Шоссе-д’Антен [130] . В городе не осталось человека, который бы не играл в эту чехарду.Невозможно сделать два шага, не увидев телегу, перевозящую вещи; невозможно перейти улицу, не наткнувшись либо на секретер, либо на комод, либо на канапе, с которого угрожающе свешиваются стулья. Поверните за угол… и вы столкнетесь с бюстом великого человека, который движется задом наперед; по правую руку катится рояль, увенчанный табуреткой и отвинченными педалями; по левую руку влачится круглый столик, который, кажется, не может взять в толк, куда подевалась его мраморная столешница. Поверите ли? вчера нам на глаза попался молодой человек, который преспокойно поправлял галстук перед прекрасным высоким зеркалом, неспешно плывшим перед ним; невозможно было без смеха смотреть на эту походную туалетную комнату. Комиссионеры [131] , должно быть, падают с ног от усталости: для них октябрь — самая страда. Может ли быть дата печальнее, чем 15 октября, день переезда? Может; это не что иное, как день накануне переезда. Ибо нет ничего печальнее мысли: не пройдет и суток, как часть этих вещей наверняка будет разбита. Глядя на красивую чашку, вы горюете: возможно, жертвой падет именно она! Окинув взором старые, выцветшие кресла, вы говорите им с жалостью: «Бедолаги, в вашем возрасте тяжело трогаться с места!» Муж засыпает с мыслью о новой мебели, которую придется купить; жена — с мыслью обо всех огорчениях, которые выпали на ее долю за шесть лет, прожитых в старой квартире. Очень вероятно, что она надеется быть счастливее на новом месте. Что ж, ступай, бедняжка! в какой бы квартал города ты ни переехала, печали твои последуют за тобой вместе с мебелью, серебряной посудой и кухонной утварью; причина их — не в событиях, а в характерах, а характер ни у тебя, ни у твоего мужа не изменится, в какой бы стране, на какой улице и в какой квартире вы ни поселились. Впрочем, следует признать, что нередко место мучит человека. Неудобная квартира может доставить массу неприятностей; смежныекомнаты могут стать причиной ужасных раздоров; никто не поручится за будущее женщины, у которой в спальне нет камина. Слишком маленькая столовая может довести делового человека до разорения; слишком просторная гостиная может довести почтенного рантье до больницы. Мы знаем молодоженов, которые совершенно серьезно заверяли нас, что не хотят иметь детей, потому что живут в слишком тесной квартире. Доводим до сведения господ переезжающих все эти досадные обстоятельства: пусть выберут то, которое кажется им наиболее опасным, и постараются его избежать.
129
Трехцветное знамя пришло на смену флагу с бурбоновскими лилиями после Июльской революции 1830 г. В последней фразе очерка содержится намек на нестабильность июльского режима. В первой половине 1830-х гг. в Париже более или менее регулярно вспыхивали народные волнения, а в 1835 г. в годовщину революции король едва не погиб от взрыва «адской машины» республиканца Фиески.
130
Эти два квартала, располагающиеся на правом берегу Сены довольно далеко друг от друга, имели совершенно различную репутацию: Маре, застроенный в начале XVII в., к 1830-м гг. превратился в своего рода глухую провинцию внутри Парижа, и модники его игнорировали; квартал Шоссе-д’Антен, напротив, начал активно застраиваться только в 1820-е годы и был символом модности и динамичности. Подробнее см. в наст. изд. в фельетонах от 1 июня 1839 г. и 18 января 1840 г. /В файле — год 1839 фельетон от 1 июня, год 1840 фельетон от 18 января — прим. верст./.
131
См. описание деятельности этих комиссионеров, или, по Далю, «исполнителей поручений», в книге русского путешественника: «Если вам нужно послать какую-нибудь посылку, к вам присылают комиссионера, который за 20 су готов идти на край Парижа. Комиссионеры стоят на углу и ждут приказаний» ( Строев В. М.Париж в 1838 и 1839 году. СПб., 1842. Ч. 1. С. 96).
Фешенебельные парижане возвращаются в столицу, это не подлежит сомнению: за последнюю неделю театры и бульвары совершенно переменили свой облик. Парижские улицы вновь сделались парижскими. На них больше не увидеть странных особ в пестрых нарядах, неприятно поражающих взор своей дисгармонией.Теперь, куда ни глянешь, всюду замечаешь прелестных особ, чьи лица так отрадно увидеть вновь, элегантных красавиц, чьи имена так приятно произнести вполголоса, чьим приветствием так лестно гордиться. — Так вы знакомы с госпожой Икс? — с завистью осведомляется ваш сосед. — Да, три месяца назад мы вместе были на водах в Нери, — отвечаете вы и помимо воли обретаете вид более любезный, начинаете держаться более прямо и даже становитесь чуть повыше ростом. Даже люди, вовсе лишенные тщеславия, в такие минуты испытывают прилив гордости, ибо всякому лестно удостоиться приветствия от хорошенькой женщины. Этим удовольствием многие наши любители элегантности могли насладиться на днях во Французском театре. Последнее представление «Марии» превратилось в блестящий парад воротившихся.От восхищения и волнения обворожительные путешественницы делались еще краше; молодые женщины приписывали себе все добродетели Мариии совершенно искренне почитали себя такими же великодушными и самоотверженными, как она; другие зрительницы казались себе такими же юными и прекрасными, как мадемуазель Марс [132] . Каждый мог сыскать себе иллюзию по вкусу. Успех сочинения госпожи Ансело лишний раз укрепляет нас в том мнении, какое мы составили себе уже давно: французская публика более всего чувствительна к лести и любит тех художников, которые изображают ее наименее близко к истине. Истины французская публика боится, как огня. Ее влекут чудовища в любом роде — чудовища преступные и чудовища добродетельные. Видеть людей такими, как в жизни, переменчивыми и непостоянными, она не желает. Ей потребны воплощения абсолютного добра или абсолютного зла: нотариус, который на протяжении пяти актов будет вести себя как ангел,и герцог, который на протяжении тех же пяти актов останется сущим демоном. Именно этим и объясняется успех «Герцогини де ла Вобальер» [133] ; когда в пятом акте нотариус поступает точно так же, как в предыдущих четырех, партер замирает от восхищения: это все тот же нотариус! это он, он самый; он и прежде говорил и поступал точно так же; он не меняется; узнаю тебя, честный нотариус! это ты, нотариус нашей
132
«Мария, или Три эпохи» — трехактная комедия в прозе Виржини Ансело, поставленная на сцене «Комеди Франсез» в 1836 г. О мадемуазель Марс см. выше примеч. 6 (В файле — примечание № 116 — прим. верст.).
133
Пятиактная драма М.-Н. Балиссона де Ружмона, поставленная в 1836 г. на сцене театра «У ворот Сен-Мартен».
134
Мария, героиня пьесы госпожи д’Ансело, влюблена в д’Арбеля, но жертвует своей любовью ради обедневшего отца и выходит замуж за богача Форестье. Она хранит верность нелюбимому мужу, однако, став вдовой, собирается наконец соединить свою судьбу с д’Арбелем, который в течение 17 лет посещал ее дом и, кажется, оставался по-прежнему в нее влюблен. Но тут выясняется, что в д’Арбеля влюблена Сесиль, дочь Марии, — и заглавная героиня пьесы вновь приносит себя в жертву, на сей раз не отцу, а дочери. К пьесе «Мария» Дельфина возвратилась в не вошедшем в книжные издания фельетоне от 3 ноября 1836 г. Здесь она недоумевает, в частности, относительно того, что д’Арбель в третьем акте внезапно появляется с орденом Почетного легиона на груди; до сих пор, пишет Дельфина, не было случаев, чтобы этим орденом награждали за любовное постоянство.
Да, бедная старушка публика! тебе потребны либо Нероныи Агриппины,потому что в этом случае тебе не грозят применения [135] , либо героические нотариусы и великодушные жены, потому что в этом случае ты сама применяешь к себе эти лестные вымыслы. Мольер, творивший при Людовике XIV, сегодня ничем не осмелился бы тебя попрекнуть; бросить тебе в лицо настоящуюправду можно было, лишь пользуясь покровительством короля, превосходящего тебя могуществом; ты любишь только сказки, и тебя потчуют пищей по твоему вкусу; зеркало, которое отразило бы твои истинные черты, привело бы тебя в ужас; голос, который произнес бы твое настоящее имя, обратил бы тебя в бегство; ты прокляла бы гения, который объяснил бы тебе, кто ты есть; ты не пустила бы его на порог и поступила бы совершенно правильно: знать правду о себе — дело невеселое.
135
Применение — название одной из риторических фигур; то, что содержит в себе намек на кого-либо или может быть понято как такой намек; ср. у Пушкина: «сия ценсура будет […] находить везде тайные применения, allusions и затруднительности — а обвинения в применениях и подразумениях не имеют ни границ, ни оправданий» (черновик письма к А. Х. Бенкендорфу от 18–24 февраля 1832 г.).
Впрочем, вот что хорошо: все матери семейств не преминут показать «Марию» своим дочерям, и месяц спустя все парижские барышни проникнутся верой в то, что их юные кузены или соседи, Шарли, Эрнесты и Альфреды, будут, что бы ни случилось, любить их семнадцать лет подряд; что же до вас, Шарли, Эрнесты и Альфреды, вы всласть посмеетесь, приговаривая: «Театр есть зеркало нравов».
Между тем дамы лишний раз доказали, что они существа самоотверженные. Почти все они являются в театр в чепцах, чтобы не заслонять сцену мужчинам, сидящих позади них [136] . Поступок в высшей степени великодушный, ибо издали чепец смотрится куда хуже, чем шляпа. Мы, правда, готовы сделать исключение для чепцов, украшенных цветами; это убор, не лишенный элегантности; но чепцы с лентами от нас снисхождения не дождутся. В гостиной, вблизи, они не лишены прелести, но в театре, издали, сообщают вам такой вид, словно вы только что вышли из спальни. Женщина, явившаяся на представление в душегрее из бурого шелка и в тюлевом чепце, обшитом розовыми лентами, напоминает капельдинершу, в нарушение всех законов забредшую в зрительный зал; всякий вправе попросить у нее скамеечку для ног [137] . Издали все чепцы похожи; не угадаешь, какой из них шелковый, а какой ситцевый, какой утренний, а какой вечерний; поправить дело способны только цветы. Ибо в конечном счете что такое чепец без цветов? кружевной парик, и ничего больше. А париками, скажем прямо, увлекаться не стоит.
136
Речь идет о мужчинах во вторых рядах лож. В партер женщин стали допускать очень поздно — только во второй половине XIX в. До этого времени на билетах в партер ставили специальную помету — «не для дам»; позже стали писать — «для дам, но без шляп» (поскольку пышные дамские шляпы заслоняли сцену). Но когда дамы сидели в ложах, они головных уборов не снимали.
137
Капельдинерши (ouvreuses; дословно «открывательницы лож») не только провожали тех зрителей, которые абонировали ложу на целый год, на их места, но еще и сдавали внаем скамеечки, на которые дамы могли поставить ноги во время спектакля; цена скамеечки зависела от того, в каком ярусе находилась ложа.
На прошедшей неделе модным считалось носить старые платья и потертые шляпы; эта мода ушла в прошлое, как и многие другие; сейчас ей ищут замену.
Мы осудили театры за их приверженность к поддельной правде; посмотрим теперь, насколько правдивы газеты. Несколько дней назад один из самых остроумных и язвительных наших журналистов, человек насмешливый и безжалостный, встретился в доме своего друга-депутата с господином Вату [138] , которого он никогда не видел, но уже давно избрал мишенью для эпиграмм. Завязался оживленный разговор; обсуждаемые вопросы были весьма серьезны, и каждый из собеседников, угадывая в другом единомышленника, высказывал свои мысли с удивительной прямотой. То был один из тех разговоров, в котором собеседники судят друг о друге не только по тому, что говорят, но и по тому, о чем предпочитают умолчать. Прошло немало времени, прежде чем господин Вату удалился. Не успел он закрыть дверь, как журналист воскликнул: «Право, этот человек мне нравится! он разделяет все мои мысли. Сразу видно человека умного. Как его имя?» — «Это господин Вату». — «Как?! тот самый Вату, о котором я наговорил столько глупостей!» Журналист расхохотался, а затем добавил с тонкой усмешкой: «Ну что ж, я воображал себе его совсем иным, судя по портрету… мною же нарисованному».
138
Литератор и королевский библиотекарь Жан Вату был одним из приближенных Луи-Филиппа (молва даже объявляла его побочным сыном короля); молодой человек, отзывавшийся о нем отрицательно, принадлежал, очевидно, к оппозиционному, скорее всего легитимистскому, лагерю. В 1820-е гг. Вату бывал в салоне Софи Гэ, и Дельфина ожесточенно спорила с ним о литературе, но была очень высокого мнения о его остроумии ( Malo-1.Р. 165).
Поистине, нашим глазам предстало прекрасное зрелище: двести тысяч человек, запрудившие огромную площадь, длинную террасу сада Тюильри и длинную аллею Елисейских Полей, стояли не шевелясь и не говоря ни единого слова, не создавая никакого беспорядка и не производя никакого шума! то был не народ и не толпа, то была публика — партер, заполненный двумя сотнями тысяч отборных зрителей. Роль лож играли две террасы сада Тюильри, роль литерных лож — особняк морского министерства и великолепные особняки, стоящие по соседству. Королевское семейство располагалось на балконе министерского особняка, выходящем в сторону сада; королевская ложа была обита синим; члены дипломатического корпуса и первые красавицы июльского двора занимали прекрасную галерею. Родственники и друзья министерских горничных и привратника расположились на верхней террасе, которую, можно сказать, превратили в амфитеатр новоявленной залы. В окне, выходящем на Королевскую улицу, можно было разглядеть графиню Липано [140] , прятавшуюся там, как в закрытой ложе; в райке мы знакомых не обнаружили. Представление длилось четыре часа. В антрактах звучал военный оркестр. Затем посреди неподвижной толпы работники вновь принимались за работу и продолжали свое круговое движение. «Кабестан! кабестан!» — шелестело в толпе, и обелиск вновь начинал плавно подниматься [141] .
139
Луксорский обелиск XIII в. до н. э., подаренный Луи-Филиппу вице-королем Египта Мехмедом-Али, был привезен в Париж 23 декабря 1833 г. и воздвигнут 25 октября 1836 г. в центре площади Согласия, на том месте, где до 1792 г. стояла статуя Людовика XV. Поскольку на этой же площади в январе 1793 г. казнили Людовика XVI, в эпоху Реставрации здесь был заложен первый камень памятника этому королю, однако дальше пьедестала дело не пошло. Воздвижение египетского обелиска было призвано навсегда похоронить этот замысел, дорогой сердцу роялистов.
140
Анаграмма слова Napoli; речь идет о вдове неаполитанского короля Иоахима Мюрата, Каролине; после смерти мужа она жила под этим псевдонимом в Австрии и Италии. О гибели Мюрата, который во время Ста дней перешел на сторону Наполеона и 13 октября 1815 г., после возвращения на неаполитанский престол законного короля из рода Бурбонов, был расстрелян в Калабрии по приговору военного трибунала, читателям «Прессы» десятью днями раньше публикации этого фельетона, 16 октября 1836 г., рассказал Александр Дюма в очерке из цикла «Исторические сцены».
141
С помощью кабестана — вертикального ворота, используемого для передвижения больших грузов, — происходил подъем глыбы весом в 220 тонн; руководил этой процедурой инженер Ж.-Б.-А. Леба.