Парижские письма виконта де Лоне
Шрифт:
Наконец, последнее: в настоящее издание вошла примерно треть французского двухтомника. Предпочтение отдавалось текстам, содержащим картины повседневной жизни Парижа и наиболее яркие и остроумные образцы «нравственной философии» Дельфины. Пропуски внутрифельетонов отмечены отточиями в квадратных скобках; пропуски фельетонов целиком не отмечены никак. Некоторые фрагменты из фельетонов, не вошедших в основной текст, переведены в статье и в примечаниях; в этих случаях в скобках даны отсылки к французскому изданию 1986 г. с указанием тома и страницы.
ПАРИЖСКИЕ ПИСЬМА ВИКОНТА ДЕ ЛОНЕ
1836
На этой неделе не произошло ничего особенно примечательного: в Португалии случилась революция, в Испании явился призрак республики, в Париже назначили министров [111] , на Бирже упали котировки, в Опере поставили новый балет, в саду Тюильри показались два капота из белого атласа.
Революция в Португалии была предсказана заранее, о псевдореспублике в Испании толковали уже давно, министров осудили еще прежде, чем они вступили в должность, падение
111
В Португалии с 1828 г. шла борьба за власть между королевой Марией II Брагансской и ее дядей Мигелем Брагансским, узурпировавшим у нее корону; в 1834 г. Мария возвратилась на престол, а 10 сентября 1836 г. свершилась «сентябрьская революция»: под давлением народа, поддерживаемого армией, королева согласилась вновь ввести в действие либеральную конституцию, впервые принятую в 1822 г. Гражданская война шла и в Испании; здесь сторонники вдовы Фердинанда VII Марии-Кристины, регентши при малолетней королеве Изабелле, сражались с теми, кто поддерживал брата покойного короля, дона Карлоса (карлистами). В августе 1836 г. в Испании произошла так называемая «революция в Ла-Гранье», участники которой вынудили королеву-регентшу вновь провозгласить либеральную конституцию 1812 г. Народные волнения в сентябре 1836 г. достигли такой силы, что заставляли опасаться свержения в Испании королевской власти и установления республики; ситуация эта подробно освещалась в парижских ежедневных газетах, в том числе и в «Прессе». Во Франции 6 сентября был назначен кабинет под руководством графа Моле, пришедший на смену кабинету Тьера, находившемуся у власти с 22 февраля 1836 г.; 19 сентября этот кабинет был дополнен двумя министрами: военным (генерал Бернар) и торговли (Мартен из Северного департамента). Одной из причин падения левоцентристского кабинета Тьера было желание его главы оказать вооруженную поддержку испанским революционерам — желание, которое встретило решительное сопротивление короля Луи-Филиппа, известного своим миролюбием.
112
Капотами называли как свободные женские платья для улицы, так и головные уборы. Дельфина, по всей вероятности, имеет в виду капот-шляпку — головной убор жесткой устойчивой конструкции, у которой на затылке не было полей вовсе, а по бокам они были очень широки и стянуты лентами (см.: Кирсанова.С. 117–118); ср. в фельетоне от 15 декабря 1836 г.: «Очень хорошенькие женщины ввели в моду стеганые капоты, подбитые ватой, — и совершенно напрасно. Тотчас все прочие дамы пожелали им уподобиться и водрузили на голову те материи, какими прежде прикрывали ноги. Некоторые оказались особенно изобретательными: они вытащили из комода старую ватную душегрею дедушки академика, музыканта или аптекаря, эллиниста, ботаника или экономиста — и соорудили себе из этих остатков учености модные капоты. Это еще не все: сверху они воткнули два пера; между тем капоты эти (завезенные к нам из Германии) хороши только в качестве неглиже: они очень удобны для путешествующих и выздоравливающих, но надевать их для красоты — признак очень дурного вкуса. К счастью, две известные нам толстые дамы последовали этой моде. Значит, она продержится недолго: перед этими дамами устоять невозможно» (1, 44–45). Атлас — разновидность плотного шелка, поэтому Дельфина считала капоты, сделанные из него, зимними и не соответствующими парижскому сентябрю; ср. ее обращение к парижским дамам в фельетоне 4 апреля 1840 г.: «Всю зиму вы носите атлас, смените же его летом на ткани более легкие» (1, 647).
Сегодня столицу занимают только две вещи: театр и прогулки. Скачки, благодарение Богу, закончились; в последнее время их трудно было назвать блестящими: одни и те же дамы среди публики, одни и те же лошади на дорожке, а главное — одно и то же утомительное зрелище одинокой лошади, оторвавшейся от всех остальных; вам не остается ничего другого, кроме как бессмысленно глазеть на этого борца без противника, триумфатора без соперников. По нашему мнению, это конное солодоказывает, что нас уже давно морочат самым ловким образом. Говоря короче, все увиденное на скачках было весьма посредственным, и злые языки имели все основания утверждать, что бедняги из «Общества соревнователей» [113] никакой ревности вызвать не способны.
113
В 1833 г. в Париже было основано «Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции», в которое входили посетители скачек, коннозаводчики и любители верховой езды; стараниями его членов в 1834 г. в Шантийи был открыт ипподром, где в присутствии многотысячной толпы зрителей проходили скачки. В том же 1834 г. создатели «Общества соревнователей» основали в Париже другой модный кружок, также имевший непосредственное отношение к скачкам, — Жокей-клуб.
Огюст Пюжен. Сад Тюильри.
Огюст Пюжен. Площадь Согласия.
Иные утверждают, что Париж сделался скучен; нам, напротив, представляется, что жить в нем нынче весьма приятно: знакомых нигде не встретишь, город нынче населен одними провинциалами. Чувствуешь себя независимо, как в путешествии, но при этом наслаждаешься всеми удобствами собственного жилища. Тот, кто изучает Париж в это время года, проникается любовью к этому городу, потому что встречает здесь только тех людей, которые от него в восхищении; по улицам бродят толпы восторженных зевак; это прелесть что такое: зеваки заморские, зеваки заграничные, зеваки зарейнские, все, кроме зевак замогильных, как выразился бы господин де Шатобриан [114] , — впрочем, не станем ручаться, что кто-нибудь из этих последних не замешался в уличную толпу.
114
Дельфина обыгрывает название мемуарного сочинения Ф.-Р. де Шатобриана «Замогильные записки»: по завещанию автора оно должно было увидеть свет лишь после его смерти, однако вся читающая Европа знала о существовании этого текста и с нетерпением ждала его публикации. Дельфина входила в тот узкий круг избранных, которые получали возможность присутствовать на чтениях отдельных глав из книги, происходивших время от времени в салоне госпожи Рекамье в Аббеи-о-Буа. Дельфина с юности восхищалась талантом Шатобриана, а он еще в 1823 г. сделал ей в письме изысканный комплимент: «Теперь я знаю, почему вы так хорошо декламируете стихи: этот язык вам родной» (письма Шатобриана к Дельфине см. в: Imbert.Р. 149–169).
Наконец, в подобные дни Париж ненадолго обновляется и добреет: пресыщенные люди его покинули, скучающие люди из него бежали. Воздух от этого кажется более чистым, улицы — более просторными. Ведь человек СКУЧАЮЩИЙ занимает так много жизненного пространства! его присутствие так обременительно! своими всхлипами и зевками он поглощает столько воздуха! А нынче человека СКУЧАЮЩЕГО в Париже не встретишь; он охотится в обществе человека ДОКУЧНОГО, и тот перечисляет ему всю когда-либо подстреленную дичь, а затем оба принимаются злословить о Париже, который их отсутствие так чудесно преображает. Поскольку оба они, и СКУЧАЮЩИЙ, и ДОКУЧНЫЙ, — люди тщеславные, они отсылают свою добычу в Париж, а сами остаются за городом! — Да, благословенна осень в Париже! — Театры возрождаются, публика молодеет; партер заполняет не та многоопытная, привередливая инелюбезная зимняя публика, которая ревниво тиранит актеров, нанятых для ее развлечения; не та публика, которую все возмущает и ничто не вдохновляет; не та пресыщенная удовольствиями фатоватая публика, которая провела всю жизнь в театральных коридорах и не смеет улыбнуться, потому что от старости лишилась всех зубов; не та старая кокетка, которая не смеет заплакать, потому что боится смыть румяна. — Нет, в партере располагается публика наивная, радостная и доброжелательная, публика, в которой каждый для актеров и судья, и сообщник, публика, которая с чистым сердцем помогает вам
Поэтому театры торопятся сыграть перед нею все свои новинки; так истец стремится, чтобы дело его рассмотрели, пока в суде председательствует его друг.
В Опере спешно репетируют сочинение Виктора Гюго и мадемуазель Бертен [115] .
Некоторые отрывки уже удостоились похвал. Одни говорят: «Право, это прекрасно!» — И слышат в ответ: «Ничего удивительного, ведь сочинял-то Берлиоз». Другие восклицают: «Какая восхитительная музыка!» Им отвечают: «Само собой разумеется, ведь автор-то Россини».
115
Премьера «Эсмеральды» — оперы, музыку которой сочинила Луиза-Анжелика Бертен, дочь главного редактора официозной газеты «Журналь де Деба», состоялась в парижской Опере 14 ноября 1836 г. Виктор Гюго положил в основу либретто свой роман «Собор Парижской Богоматери». Пресса у спектакля была сочувственная, но недоброжелатели объясняли это многочисленными знакомствами Бертена (см.: Viennet.Р. 191); спектакль выдержал всего восемь представлений, причем последние были освистаны.
Выскажем свое мнение и мы:
Если эта музыка дурна, значит, ее сочинил Берлиоз; если хороша, значит, ее написал Россини. Если же она в самом деле великолепна, значит, автор ее — мадемуазель Бертен.
Вот ход наших рассуждений:
Если сочинять музыку для «Эсмеральды» вместо мадемуазель Бертен взялся господин Берлиоз, значит, поскольку славы ему эта работа не сулит, он выполнит ее как попало, а все хорошие ходы сохранит для своих собственных творений.
Если эту музыку согласился написать Россини, она будет хороша, потому что у Россини прекрасно все, даже то, что сделано как попало.
Наконец, если музыка окажется прекрасной, придется признать, что ее сочинила сама мадемуазель Бертен, каких бы тайных помощников ни приписывала ей молва; ибо не родился еще такой глупец, который стал бы раздавать свои шедевры даром.
Те, у кого много ума, ничуть не более щедры, чем те, у кого много денег, и какую бы власть ни имели нынче газеты, мы не верим, что великий композитор подаст на бедность одной из них толику своего гения.
Еще о новинках: Французский театр [116] показал «Тартюфа» и «Игру любви и случая» с мадемуазель Марс. И вообразите, зал был полон. Узнаю тебя, добрая сентябрьская публика! — Тебя еще можно пленить нежным голосом — ведь ты не успела вдоволь насладиться им в прошлые годы [117] .
116
Другое название театра, более известного в России как «Комеди Франсез».
117
Объект иронии Дельфины — возраст знаменитой драматической актрисы мадемуазель Марс, которой в 1836 г. исполнилось 57 лет, что, однако, не мешало ей, как и в прежние годы, играть юных героинь естественно и блистательно. Любопытно, что Барбе д’Оревийи в своем очерке о Дельфине сравнивает ее мастерство рассказчицы с актерским мастерством мадемуазель Марс, находя у обеих одинаковую легкость и одинаковое изящество ( Barbey. Р. 41).
В литературе решительно ничего нового; кабинеты для чтения страдают от недорода. Жорж Санд приходит в себя после судебных процессов [118] ; господин де Ламартин возглавляет Генеральный совет родного департамента [119] . Простите ему, о музы! Жюль Жанен покинул город; подобно Святому Людовику, он вершит суд, восседая у подножия дуба: именно оттуда он критикует новые пьесы, представляемые в парижских театрах: в «Драматической гимназии», «Амбигю» и «Водевиле» [120] . На приговоры, выносимые под дубом, не влияет ничто, включая сами осуждаемые спектакли, фельетоны же критика не становятся от этого ни менее справедливыми, ни менее остроумными. И кто-то еще смеет утверждать, что этому человеку недостает воображения! Альфред де Мюссе курит и прогуливается. Ясент де Латуш удалился под сень лесов [121] ; у всех умных людей теперь каникулы. Что же касается наших арбитров элегантности, в дождливые дни они коротают время, играя и заключая пари. Один из них, говорят, выиграл на прошлой неделе 150 000 франков! Бедняга! [122]
118
Жорж Санд разводилась с мужем, Казимиром Дюдеваном, который развода давать не хотел и опротестовывал решения суда, благоприятные для Жорж Санд. Поэтому процедура оказалась мучительной и длилась с февраля по июль 1836 г.
119
Ламартин при Июльской монархии активно занимался политической деятельностью: в 1833 г. он был избран депутатом от Берга (Северный департамент) и одновременно стал членом Генерального совета бургундского департамента Сона-и-Луара, а в 1836 г. его возглавил (Ламартин был уроженцем Макона — главного города этого департамента). Дельфина познакомилась с Ламартином в 1826 г. в Италии, у водопада в городе Терни, и с этих пор двух писателей связывали отношения, которые Ламартин позднее назвал «дружбой с первого взгляда». Еще точнее было бы, вероятно, назвать их любовной дружбой; так никогда и не став любовной связью в физическом смысле слова, отношения эти были все-таки чем-то большим, чем простое товарищество; Дельфина боготворила Ламартина, а он в мемуарном очерке уточнял: «Я любил ее до самой смерти, ни разу не увидав в ней женщину: я любил ту богиню, какая впервые явилась передо мною в Терни» ( Lamartine A. de.Portraits et salons romantiques. P., 1927. P. 174, 161–162).
120
Жюль Жанен каждый понедельник печатал в газете «Журналь де Деба» рецензии на новые спектакли парижских театров; злые языки упрекали его в том, что спектакли он смотрит невнимательно и путает в своих рецензиях имена актеров и их роли (см.: Mirecourt E.Jules Janin. P., 1854. P. 81–83), а сам он признавался, что, поскольку не может присутствовать одновременно на двух спектаклях в двух разных театрах, отправляет на второе представление помощника, «юного белокурого критика». Ироническое сравнение Жанена с Людовиком Святым основывается на эпизоде, описанном первым биографом короля Жаном де Жуанвилем: Людовик усаживался под дубом в Венсеннском лесу и там самолично, не прибегая к помощи судей, разрешал конфликты подданных. Отношения Жанена с Дельфиной знали самые разные периоды — от полного разрыва после того, как в 1839 г. Жанен резко отрицательно оценил ее комедию «Урок журналистам» (в которой усмотрел — и не без оснований — безжалостный приговор всему журналистскому цеху), до примирения в конце жизни Дельфины: в 1854 г. Жанен восторженно оценил комедию госпожи де Жирарден «Радость устрашает», а после смерти писательницы именно он произнес над ее могилой проникновенную речь, от лица всего своего поколения назвав умершую «наше дитя, наша сестра, наш товарищ, наша любимая и улыбчивая Дельфина» (цит. по: Lass`ere.Р. 302). Впрочем, на первое книжное издание «Парижских писем» (1843) Жанен отозвался «кисло-сладкой» рецензией, где оценил пассаж, касающийся его самого, как неуместный, а Дельфину сравнил с ветошником, подбирающим на улице всякий хлам, хотя и признал, что этот хлам она преобразует в нечто очаровательное (см.: Janin.Р. 54, 49–50).
121
Анри де Латуш более всего известен как публикатор первого издания стихотворений Андре Шенье (1819), однако он оставил немало собственных сочинений, достойных внимания, в частности исторический роман об андрогине «Фраголетта» (1829). Дельфина знала Латуша с юности: он был другом ее матери и очень сочувственно оценил первый поэтический сборник самой Дельфины ( Malo-1.Р. 195–196), которая, в свою очередь, была высокого мнения о его таланте (см. похвалы его поэтическому сборнику «Прощания» в наст. изд., с. 389 /В файле — год 1844 фельетон от 3 марта — прим. верст./). С 1832 г. Латуш постоянно жил в Ольн е , деревушке в нескольких лье к юго-западу от Парижа, где выстроил себе «швейцарское шале», которое Дельфина восторженно описала в очерке от 6 июля 1837 г. (1, 179–181).
122
Реминисценция из мольеровского «Тартюфа» (д. 1, сц. 4), где Оргон в ответ на рассказ служанки Дорины о том, что Тартюф «еще стал здоровей, румяней и дородней» и «в постели пуховой храпел до бела дня», восклицает: «Бедняга!»