Парижский сплин. Стихотворения в прозе

Бодлер Шарль Пьер

«Куда бегут собаки?» — спрашивал некогда Нестор Рокеплан в бессмертном фельетоне, без сомнения, позабытом, о котором разве только я и Сент-Бев сможем сегодня вспомнить.

Куда бегут собаки, спросите вы, невнимательные люди? Они бегут по своим делам.

Деловые встречи, любовные свидания. Сквозь туман, снег и грязь, под палящим зноем, под проливным дождем, бегают туда-сюда, трусят рысцой, пробегают под колесами экипажей, побуждаемые блохами, страстью, нуждой или долгом. Так же, как и мы, они просыпаются

рано утром и отправляются на поиски пропитания или в погоню за удовольствием.

Среди них есть такие, которые ночуют в каких-нибудь развалинах в предместье и каждый день, в одно и то же время, приходят за своей порцией к дверям какой-нибудь кухни в Пале-Рояле, и такие, которые сбегаются целыми стаями из множества мест, чтобы разделить обед, приготовленный для них несколькими старыми девами, чьи незанятые сердца отданы животным, оттого что глупые мужчины больше не испытывают в них надобности.

Другие, словно беглые невольники, одержимые страстью, покидают порою свое жилище, чтобы отправиться в город развлечься на часок с какой-нибудь красоткой, слегка небрежной по отношению к своей наружности, но горделивой и признательной.

И все они очень пунктуальны, несмотря на то, что у них нет записных книжек, блокнотов и портфелей.

Знакомы ли вы с ленивой Бельгией, и восхищались ли вы, как я, громадными псами, впряженными в тележку мясника, молочника или булочника, которые свидетельствуют своим победным лаем о той гордой радости, которую они испытывают, соперничая с лошадьми?

А вот двое из них, принадлежащих к еще более ученому сословию. Позвольте показать вам комнату акробата в его отсутствие. Крашеная деревянная кровать без полога, сползшие одеяла со следами клопов, два плетеных стула, чугунная печь, пара сломанных музыкальных инструментов. Ах! какое печальное зрелище! Но взгляните, прошу вас, на двух этих разумных существ, облаченных в роскошные наряды, расползающиеся по всем швам, в головных уборах трубадуров или воинов, внимательно следящих, словно два чародея, за безымянным варевом, которое побулькивает на горящей печке и в центре которого высится длинная ложка, воткнутая подобно тем воздушным мачтам, что говорят об окончании закладки фундамента.

Не будет ли справедливо, если столь усердные комедианты отправятся в путь лишь после того, как наполнят свои желудки густым и наваристым супом? И не простите ли вы небольшое проявление чувственности этим беднягам, которые целый день выносили равнодушие публики и несправедливости директора, который забирает себе большую часть доходов и один съедает больше супа, чем четверо комедиантов?

Сколько раз я наблюдал, улыбающийся и растроганный, за этими четвероногими философами, за этими услужливыми рабами, покорными и преданными, которых республиканский справочник мог бы вполне законно причислить

к сословию служащих, если бы республика, слишком занятая народным благом, нашла время для того, чтобы заняться устройством собачьего блага.

И сколько раз я думал о том, что где-нибудь, возможно, существует (кто знает, в конце концов?), чтобы вознаградить такую отвагу, такое терпение и такой труд, — особенный рай для славных псов, для бедных псов, забрызганных грязью и отчаявшихся. Сведенборг уверяет со всей серьезностью, что существует свой рай для турков и свой — для голландцев!

Пастухи Вергилия и Феокрита ожидали в награду за свои песни на состязаниях добрый ломоть сыра, флейту работы лучшего мастера или козу с отягченным выменем. Поэт, который воспел бедных псов, получил в подарок прекрасный жилет, богатого и в то же время чуть поблекшего оттенка, который напоминает об осеннем солнце, о красоте зрелых женщин и о днях бабьего лета.

Те, кто был тогда в таверне на улице Вилла-Эрмоза, не забудут, с какой поспешностью художник снял с себя жилет, чтобы отдать его в дар поэту, ибо он хорошо понимал, насколько хорошее и благородное дело — воспеть бедных псов.

Так великолепный итальянский тиран в старые добрые времена дарил божественному Аретино то кинжал, украшенный драгоценными камнями, то придворную мантию за восхитительный сонет или забавную сатирическую поэму.

И каждый раз, когда поэт облачается в жилет художника, он невольно размышляет о славных псах, четвероногих философах, о днях бабьего лета и о красоте зрелых женщин.

Эпилог

Я с легким сердцем вниз бросаю взгляд, На город, что во плоть свою облек Приют, тюрьму, бордель, чистилище и ад, Где пышным цветом распускается порок. Ты знаешь, Сатана, тоски моей патрон, Что не сочувствья зов меня туда увлек, Но как развратник, что в развратницу влюблен, Спешу в объятия чудовищной блудницы, Чьим адским шармом вновь я привлечен. И в час, когда погружена столица В холодный, мрачный предрассветный сон Или в закатных красках золотится, — Мне дорог этот дьявольский притон! Среди воров, блудниц смогу я насладиться Блаженствами, каких профан лишен.