Парк Горького
Шрифт:
Проспект Калинина был застроен пятиэтажными прямоугольниками из бетона и стекла вперемежку с 25-этажными зданиями, тоже из бетона и стекла. Копии проспекта Калинина можно было увидеть в любом новом городе, но ни один не был так величествен, как их московский прототип. Над пешеходными туннелями мчались восемь рядов машин. Аркадий и Паша сидели за столиком кафе на открытом воздухе напротив узкого высотного здания, в котором помещался магазин грампластинок «Мелодия».
– Летом здесь веселее, – заметил Паша, дрожа над кофейным пломбиром с клубничным
На другой стороне проспекта появилась и свернула в переулок ярко-красная «тойота». Минуту спустя Федор Голодкин в шикарном пальто, каракулевой шапке, ковбойских сапогах и джинсах не спеша вошел в магазин. Следователь и Паша тем временем поднимались из туннеля.
Сквозь витрину «Мелодии» они видели, что Голодкин не стал подниматься на второй этаж, в отдел классической музыки. Паша остался в дверях, а Аркадий прошел в магазин мимо подростков, дергающихся под рок-н-ролл. В глубине зала, между стеллажами, Аркадий увидел, как рука в перчатке перебирает альбомы с речами политических деятелей. Подойдя поближе, он мельком взглянул на модную прическу из рыжеватых волос, опухшее лицо со шрамом у рта. Из угла выходил продавец, убирая в карман деньги.
– «Речь Л.И.Брежнева на Двадцать четвертом съезде партии», – прочел вслух Аркадий, подходя к Голодкину.
– Отвали, – Голодкин толкнул Аркадия локтем, но тот завернул ему руку назад, так что Голодкин головой достал до своих сапог. Из конверта к ногам Аркадия выкатились три пластинки. «Кисс», «Роллинг стоунз», «Пойнтер систерс».
– Веселый съезд, – заметил Аркадий.
Голодкин тупо глядел из-под красных набрякших век. Ни модная прическа, ни отлично пошитый костюм не мешали Аркадию избавиться от впечатления, будто перед ним извивающийся на крючке угорь. Заполучив Голодкина в прокуратуру на Новокузнецкой, Аркадий поймал его сразу на несколько крючков. Во-первых, Голодкин на законном основании находился в полном распоряжении Аркадия. До окончания следствия ему нельзя было пригласить адвоката. Во-вторых, в течение сорока восьми часов Аркадий даже не был обязан ставить в известность прокурора о задержании Голодкина. К тому же, доставив Голодкина туда, где работал и Чучин, он тем самым наводил того на мысль, что либо старший следователь по особым делам поставил крест на своем главном осведомителе, либо самому Чучину что-то грозит.
– Я не меньше вашего удивился, когда увидел эти пластинки, – возражал Голодкин, когда Аркадий вел его в комнату для допросов на первом этаже. – Здесь какая-то ошибка.
– Спокойнее, Федор, – Аркадий удобно устроился по другую сторону стола. Подвинул арестованному штампованную жестяную пепельницу. – Курите.
Голодкин открыл пачку «Уинстона» и широким жестом предложил собеседнику.
– Лично я предпочитаю советские, – любезно отказался Аркадий.
– Вам самим станет смешно, когда увидите, что все произошедшее – ошибка, – убеждал Голодкин.
В комнату вошел Паша со стопкой папок.
– Мое дело? – полюбопытствовал Голодкин. – Теперь-то вы увидите, что я ваш. Я уже давно с вами сотрудничаю.
– А грампластинки? – спросил Аркадий.
– Хорошо. Расскажу все как
Аркадий постучал пальцами по столу. Паша достал бланк обвинительного заключения.
– Спросите любого, вам скажут, – продолжал Голодкин.
– Гражданин Федор Голодкин, проживающий по улице Серафимова, 2, город Москва, – начал читать Паша, – вы обвиняетесь в том, что препятствовали женщинам принимать участие в государственной и общественной деятельности, подстрекали несовершеннолетних к совершению преступлений.
Неплохое определение сутенерства: тянуло на четыре года. Голодкин откинул волосы назад и свирепо посмотрел на следователя.
– Возмутительно!
– Подождите, – остановил его Аркадий.
– Вы обвиняетесь, – продолжал Паша, – в незаконном получении комиссионных за перепродажу личных автомобилей, в эксплуатации людей при перепродаже жилплощади, в продаже с целью наживы предметов религиозного культа.
– Все это вполне объяснимо, – обратился Голодкин к Аркадию.
– Вы обвиняетесь в том, что ведете паразитический образ жизни, – продолжал читать Паша. На этот раз угорь завертелся. Указ против тунеядства первоначально имел в виду цыган, но потом с широким прицелом был распространен на диссидентов и всякого рода спекулянтов. Наказание – как минимум поселение где-нибудь в деревянной халупе ближе к Монголии, нежели к Москве.
Лицо Голодкина скривилось в короткой злой усмешке.
– Я все отрицаю.
– Гражданин Голодкин, – напомнил ему Аркадий, – вам известно о наказании за отказ помогать официальному расследованию. Судя по вашим словам, вы знакомы с нашими порядками.
– Я говорил… – он остановился, чтобы снова закурить «Уинстон», и сквозь клубы дыма смерил взглядом груду бумаг. Только Чучин мог дать им столько документов. Чучин! – Я работал на… – тут он снова запнулся, несмотря на поощряющий взгляд Аркадия. Подставлять другого старшего следователя было равносильно самоубийству. – Что бы я…
– Я вас слушаю.
– Что бы я ни делал, а я могу сказать, что делал все возможное, было в интересах вашего учреждения.
– Врешь! – взорвался Паша. – За это надо по морде.
– Только чтобы войти в доверие к настоящим спекулянтам и антисоветским элементам, – стоял на своем Голодкин.
– И убивал ради этого? – замахнулся Паша.
– Убивал? – глаза Голодкина округлились.
Паша через стол бросился на Голодкина, стараясь схватить его за горло. Аркадий плечом оттолкнул коллегу. Лицо Паши побагровело от ярости. Иногда Аркадию очень нравилось работать с ним.
– Не знаю ни о каком убийстве, – прохрипел Голодкин.
– Что тут возиться с допросом? – сказал Паша, оборачиваясь к Аркадию. – Врет он все, не видно, что ли?
– Имею же я право говорить, – заявил Голодкин, обращаясь к Аркадию.
– Он прав, – сказал Паше Аркадий. – Раз он говорит и если говорит правду, нельзя сказать, что он не хочет помогать следствию. Итак, гражданин Голодкин, – он включил магнитофон, – для начала чистосердечно и обстоятельно расскажите о том, как вы попирали права женщин.