Парковая зона
Шрифт:
Ребята за это бить его не били, а обедать с ним вместе избегали. А Иван по молодости и на его кивок головой (мол, присаживайся, чего там, я ведь для тебя только место держу), вздохнув, всегда садился рядом.
Витя действовал безошибочно. Он видел, что рядом столы все заняты, а на приглашение отказаться молодой парень не сумет, неудобно – еще деликатность от школьной парты оставалась, еще не все выветрилось, хотя ветерок в голове погуливал.
И вот, помявшись, Иван садился рядом с Мухомором, чтобы тут же получить в тарелку невесть откуда взявшуюся очередную
В таких случаях он отодвигал тарелку, а сосед, вопросительно посмотрев на него, спокойно доедал борщ, обзывая Ивана презрительно «интелигентиком» и «наукой».
Парню ничего не оставалось, как приняться за второе, пока руки у Мухомора были заняты.
Витя, оставив в милиции права на вождение автомобиля, работал в бригаде монтажников подсобником, на подхвате, как говорил бригадир.
После шоферских непременных шабашек, здесь ему было скучновато, и он, доставив на объект кислород, металл, пропан, разные заготовки и метизы, обычно примащивался в бытовке на ящиках, прикрытых всяким хламом, возле раскоряченного «козла» с пылающей нихромовой спиралью, и подремывал, посасывая свою вечную «беломорину».
Жил он с Иваном мирно и по-своему уважал его за начитанность, которой сам похвастать не мог.
Ивана в бригаде, как самого грамотного, ставили всегда на разметку заготовок.
Работа, надо сказать, муторная – перенести все размеры деталей с чертежа на металл и напарафиненным мелом, не боящимся дождя, вычертить детали в натуральную величину. Не дай Бог ошибиться! Да если таких деталей штук пятьдесят-шестьдесят, а то и сотня, да загробишь металл… От бригады в лучшем случае получишь по шее, а в худшем – стоимость металла могут вычесть из твоей зарплаты, которую и без этого тянешь, как резину, до конца месяца и не всегда дотягиваешь…
Работа, что ни говори, препаскуднейшая. Особенно зимой. В рукавицах ни метра, ни штангенциркуля руками не удержишь, а без рукавиц пальцы так скрючит, что ширинку по малой нужде не расстегнешь, хоть зови кого.
Придешь, бывало, в бытовку и за раскаленную спираль чуть ли не хватаешься. Ботинки не стащишь – носки к подошвам примерзают, а Витя Мухомор лежит-полеживает, да еще зубы скалит: «Ну, как, – говорит, – „Наука“, когда стоит мороз трескучий, стоит ли член на всякий случай?»
Иван посылал его в сакраментальное место, состоящее из пяти букв, но Мухомор на него за это не обижался, только всегда говорил, что там хорошо, как в бане: тепло и сыро.
А Иван Поддубный, по первой кличке Бурлак, – коренной волжанин, бывший капитан речного флота.
Фуражка с крабом – это все, что осталось от его прежней жизни. Посадив по пьяни пароход на мель, он сбежал от ответственности и осел на стройке, забыв в управлении Речного Флота свою трудовую книжку. Делать он ничего не умел, а силенки были еще о-го-го какие! Вот его и взяли бетонщиком, лопату он держал хорошо.
Работа бетонщиком – одна гробиловка. С вибратором так натаскаешься, что потом руки еще долго ходуном ходят. Еда нужна калорийная, а денег обычно хватало только на щи из костного бульона, да на гарнир. Кабы не пить,
Но это – кабы не пить.
Иван Поддубный был человеком многоопытным, прошедшим вдоль и поперек школу жизни.
Обычно с получки он, пока был трезв, приобретал несколько бутылок рыбьего жира, который в то время шел за бесценок в любой аптеке.
Водку пил, не оглядываясь на завтра, а рыбий жир берег до случая.
Когда кончались деньги даже на макароны, он подпитывался рыбьим жиром. Бывало, встанет с утра, брухнётся нечесаной головой, схватит одной рукой себя за волосы, а другой – рыбий жир. Мучительно скосоротится, сделает тройку глотков – вот и позавтракал, вот и ничего, вот и работать можно…
Бурлак знал, что делал…
Вот такие у Ивана Метелкина были первые учителя-наставники, которых он, конечно же, никогда не забудет.
В то время Иван учился в вечернем техникуме, прилежания особенного не было, но время занято, и это спасало его от почти ежедневных пьянок.
Но слаб человек перед соблазном!
Сегодня Ивану почему-то в техникум идти не захотелось, в такую погоду хозяин собак не выгоняет, и он, отложив в сторону учебник, уставился на Витю Мухомора, гадая, куда это он так сегодня вырядился?
Бурлак в это время смазывал своим рыбьим жиром рабочие, на толстой антивибрационной подошве (других не было) ботинки, тоже готовясь в культпоход.
И Мухомор, и Бурлак были трезвыми и голодными, значит, опять пойдут к торфушкам – так они называли женщин на кирпичном заводе, которые могли покормить и обиходить только за один щипок любого неприкаянного холостяка.
«Торфушки» – распространенное в то время название всех женщин и девчат, прибывших в город на тяжелые условия труда в основном из сельской местности, которые были либо завербованы, либо по комсомольским путевкам, что, в общем-то, одно и то же.
Тогда так и только так можно было вырваться из колхозного ярма, получив паспорт. Значит, в колхозной круговерти было еще хуже, чем гробиловка подсобницами на стройках, на дорожных участках, на торфяных разработках и лесоповале. Хоть какие-то деньги, но платили.
Перемещенные, если можно так назвать, женщины были в основном или разведенки, или девицы-оторвы, которые, вдохнув свободы, без родительского глаза готовы были восполнять утраченные возможности деревенской юности, где каждая на виду, и надо во что бы то ни стало блюсти себя и, если уж под кого лечь, то непременно после соответствующей расписки в сельсовете.
Хотя и тогда было всякое…
Торфушки, к которым собрались его старшие товарищи, жили прямо на кирпичном заводе, где и работали, в длинном сарае для сушки кирпича, наскоро переделанном в жилой барак с отсеками на четыре-пять человек.
В каждом отсеке стояла печь, прожорливая и бокастая, которую девчата кормили дармовым углем, взятым здесь же, у печей обжига.
Кирпичный завод от мужского общежития располагался километра за полтора, если идти по железнодорожному пути, проложенному для промышленных перевозок.