Парни
Шрифт:
— Сам такой, — ответили тому в темноте.
— И меня повесить.
Когда Иван привел кладовщика, тот заявил, что лопаты выдаст только под расписку.
— Распишемся всеми ногами, — сказали ребята шутливо, — давай только, не томи.
Но тут не нашлось карандаша с бумагой, и долго думали и решали, как быть. Предложено было написать расписку на щепке, но кладовщик не согласился; тогда заменить решили щепку дверью склада — долговечнее, мол. Кладовщик на это пошел.
Иван расписался на двери в получении лопат и спросил, как достать рукавицы. Рукавицами ведал другой человек. Иван побрел к нему,
Получили рукавицы и пошли на работу. К этому времени исчез десятник, а без него Иван не решайся производить работу.
Иван побежал на квартиру к десятнику. Тот сидел за самоваром и «заливал».
— В такое ли время мерзким делом утешаться? — вскричал Иван. — Протри глаза!
— Не командовать! — ответил десятник. — Я думал, что лопат вам не достать, посидят, мол, и испарятся; вот и сам поэтому ушел на покой. Старик я. Мне каждый час жизни дорог.
Он напялил на себя брезентовый плащ и пошел за Иваном.
С голодной энергией ринулись люди с заступами на бугры застарелой, слежавшейся тины и гигантскими жуками впились в нее. Лезвия лопат, натыкаясь на куски железа и бут, звенели тревожным звоном в ночи, тонули в неистовом шорохе скользящих по земле ног, в стуке деревянного хлама, в шебуршании земли, сухой и твердой. Учащенные вздохи летали над канавами, и эта густая темь, истыканная электрофонарями, придавала им фантастический смысл и заражающее волненье. Люди смутно были различимы, точно дышала сама мать-земля, движения рук и взмахи лопат скрадывались темью, зато течение дела никакая темь скрыть была не в силах. Земляные ометы пропадали на виду, и люди вместе с ними спускались ниже, врастали в почву, стушевывались. Разрыхленная от взметов земля не убиралась в канавы и росла над ними могильными курганами, и люди уминали их ногами. Это был действительно штурм.
После работы, когда буйная эта и сплошь молодая орда в усталом разброде вломились в столовую на промрайоне, запоздав, конечно, к ужину, Иван сразу уловил, как боевое настроение сникло. Сперва пробежал какой-то шепот по столам, потом отдельные нетерпеливые выкрики послышались, и уж после этого громовой голос раздался:
— Холодной похлебкой ударников разве кормят?
Иван и посейчас отчетливо помнит этот момент. Заведующий стоял, окруженный толпою ребят, и объяснялся: плита уже погасла, истопники, как на грех, отлучились куда-то, под руками не оказалось свежих овощей. Ребята забрались на столы и на стулья, чтобы лучше видеть зава.
Вдруг чей-то зычный голос смял разговоры в кругу:
— Этак только деревенских вы потчуете. Городские не дозволяют.
Толпа качнулась, потом ахнула, затем шарахнулась в стороны. Послышался звон битой посуды. Кто-то из миски вылил заведующему похлебку на голову. Он покорно стоял и стирал с лица мутные струи варева. На момент замерла суматоха. Люди выжидали чего-то, а может быть, обдумывали новую затею, но заведующий вскрикнул вдруг с ехидцей:
— Против советской власти бунт? Ага! Это мы расскажем. Этак вы? — И, удаляясь в контору, взвизгнул: — Контрики!
Иван не помнит, как он сорвался с места и подле себя увидел того парня, который рассказывал сказки у механосборочного. Его звали Колька Медный. Они разломили дощатую дверь надвое и вытащили заведующего в столовую.
— Ребята! —
— Ребятушки, — обратился в то же время заведующий к поварам и подавальщицам, — вам спать, милые, пора. Валяйте по домам.
Повара не знали, что делать. Молодежь тоже пребывала в нерешительности. Некоторые подавальщицы направились к выходу. В это время к Ивану подошел Неустроев.
— Выходить следует, я думаю, из положения с достоинством, — сказал он. — Бригаду накорми. Энергичнее надо, энергичнее, брат.
И развел руками: де, беспомощен и труслив ты.
А зав между тем уже смелее отдавал приказанья служащим, говоря каждому:
— Валяй домой! Чего стоишь? Кто тебе начальник?
— Ах, так? — вспылил Иван. — Ребята, занимай позиции!
Ребята загородили ходы в столовую, чтобы никто не смог выйти. Разгоряченный небывалым значеньем своей роли, Иван вышел в темноту с Колькой Медным и крикнул шоферу, везущему на грузовике пустые бочки из Кунавина:
— Стой, парень!
Парень был знакомый. Иван поскидал бочки на дорогу и приказал шоферу ехать на кооперативный склад. Там они сбили замки у дощатого строения, забрали овощи и консервы и привезли их в столовую.
— Не выпустим домой ни одного, — сказал Иван заву, — пока до отвала не накормите. Понял ли?
Ребята стали рассаживаться за столами, а зав побрел на кухню.
Глава XXVI
ПРО ЛЕБЕДЯ, ЩУКУ И РАКА
На другой день Ивана позвали в райком. Он поднялся на второй этаж вновь отстроенного здания по устланной свежей грязью лестнице, и тут дежурный милиционер приостановил его, потребовав партбилет. Только после того как Иван разъяснил, что сам Кузьма позвал его, дежурный удалился в кабинет отсека, а потом пришел и сказал Ивану:
— Иди.
Как только Иван дошел до двери, на которой написано было: «Отсек райкома ВКП(б)», безотчетная его робость усугубилась. Даже стало казаться, что не сумеет теперь вымолвить в защиту свою и трех слов. Во рту пересохло. И весь тот большой напор выливающихся наружу чувств, которые заслоняли в ту пору собою все раздумья о последствиях поступка, теперь сник, стал неприятен Ивану. А сознанье вины росло и росло. Жуткий, черствый стук ремингтонов, шелестящие бумаги, за столами люди иной трудовой природы и его давнишнее чувство отчуждения от всего конторского — все это вселяло в него сознанье непоправимости, ошибки.
Он открыл дверь робко и просунул голову. Секретарь сидел за столом, из-за посетителей его чуть-чуть было видно. Тихонько, не замеченный никем, прошел Иван большой светлой комнатой к окошку и присел.
«Что же могут сделать за это? — проносилось в мозгу. — Ничего», — решил он, но робость не спадала, и не становилось оттого утешительнее.
Люди за столом горячились, наполняя комнату криком. Из окна Иван глядел внутрь заводского двора. Там, где траншеи еще не были засыпаны, копошились люди с лопатами. Метким глазом Иван различал: то был деревенский люд, целый поток его. Теперь ничего удивительного в этом он не увидел: шла и шла сила из колхозов; а сперва все искал своих — «настоящих» деревенских — на стройке.