Парниковый эффект
Шрифт:
– Не мог я от нее этого скрыть, – сказал, опустив голову, Ланцов.
– Почему? – удивился Вадик.
Василия Васильевича так и подмывало признаться ему в своей болезни, но уговор с Разумовским он нарушить не мог, поэтому, не ответив, поднялся с дивана, достал сигареты и пошел на улицу перевести дух.
Во время неспешного перекура в отведенной для этой цели беседке он думал о странностях в поведении сына. Тот с самого начала повел себя так, словно был заражен им, но этого быть не могло, поскольку в новом году они еще не встречались.
Размышляя об образе жизни сына и своем критическом
Когда он вернулся, Вадик уже допивал из пластикового стаканчика купленный им в автомате кофе и на вопрос отца о его делах и здоровье ответил, что абсолютно здоров и жизнью своей доволен, и Ланцов с удовлетворением подумал о нем: «Вот тебе и недоумок», после чего, поблагодарив сына за понимание и поддержку, пожелал ему скорого завершения диссертации и отправил домой к семье.
Тот, перед тем, как уйти, сообщил ему о твердом намерении матери подать на развод, так как, несмотря на все его уговоры, она не в силах простить отцу супружескую измену.
– Имущество она потерять боится, для нее это главное в жизни, – сухо отреагировал на его слова Ланцов, удивив этим сына.
– А для тебя?
– Для меня раньше тоже, – признался Василий Васильевич, и Вадик в очередной раз удивился метаморфозе, произошедшей с отцом, но тот вместо объяснения буркнул ему что-то невнятное о жизненных ценностях, чем окончательно затуманил голову сыну.
Ночью из-за сильного храпа Сереги и не покидавших его мыслей о сыне он долго не мог заснуть, когда же ему это, наконец, удалось, то вновь оказался на том ужасном «партийном» собрании, откуда месяц назад пытался в страхе сбежать.
На этот раз одетый в черный камзол с кружевным белым воротником и темный длинноволосый парик, он сидел на скамье недалеко от президиума среди многочисленных зрителей и, мысленно осознав, что никому до него нет дела, перестал волноваться и стал наблюдать за происходящим на сцене.
Там в это время стоял со склоненной головой перед столом президиума знакомый ему уже бородатый старик, а когда председательствующий подал ему пергамент с написанным текстом, взял его в руки и опустился перед столом на колени.
«Совсем старика замучили, – мысленно посочувствовал ему Ланцов. – Чего же он натворил такого? Жене что ли изменил?»
В этот момент сосед по скамье повернулся к нему и сказал что-то с ехидной улыбкой на непонятном ему языке, и Василий Васильевич, окончательно осмелев, покачал в ответ головой, на что сосед злорадно хихикнул, и Ланцов еле сдержался, чтобы не отвесить ему затрещину.
Тем временем старец, держа левой рукой перед глазами пергамент, опустил вторую ладонь на лежавшую на краю стола толстую книгу, после чего хрипловатым голосом стал зачитывать текст, и в какой-то момент Ланцов разглядел скатившуюся по его щеке слезу, но никого из присутствующих это не тронуло, а вызвало лишь саркастические улыбки и язвительные смешки.
Неожиданно для себя Василий Васильевич вдруг стал понимать речь обвиняемого, продолжавшего читать
«…преклонив колена перед вашими высокопревосходительствами, достопочтенными господами кардиналами, генеральными инквизиторами против еретического зла во всей вселенской христианской республике, имея перед очами святое евангелие, которого касаюсь собственными руками, клянусь, что всегда верил и ныне верю…»
– Василич! – громко, словно со стороны позвали Ланцова.
– «…и впредь буду верить во все, что считает истинным, проповедует и чему учит святая…» – уже приглушенно, словно издалека доносились до него слова старика.
– Василич, проснись! – настаивал некто, и Ланцов, приоткрыв глаза, увидел склонившегося над ним Антона, попросившего у него сразу мобильник.
Василий Васильевич бросил взгляд на часы, показывавшие без четверти два.
– До утра не мог дотерпеть?
– Сил больше нет. Оперу позвонить надо, на моем деньги закончились. – Парень был явно на взводе, а когда он закашлялся, Ланцов сразу все понял, быстро дал ему телефон, и тот, сжимая его в руке, выскочил в коридор.
Очевидно, звонок его и в самом деле был важным и срочным, поскольку менее чем через час знакомый им опер появился в палате в сопровождении сержанта с оружием, и первым делом они надели на Антона наручники, а после уже, усевшись на стулья и не обращая внимания на присутствие посторонних, с головой погрузились в его леденящие душу признания.
Как явствовало из них, Антон был участником вооруженного нападения на инкассаторов, расстрелянных поздним вечером им и его приятелями в Московском районе города, где в перестрелке он и схлопотал себе пулю в живот. Когда же налет ими был завершен, «подельники» погрузили его в стоявшую в стороне машину и скрылись с инкассаторскими баулами. Везти раненого Антона в больницу они, естественно, не рискнули, а потому, сочинив ему по дороге легенду для следствия, привезли его в соседний с общежитием двор, посадили там на скамейку и вызвали с его мобильного скорую.
К утру, когда показания обвиняемого были подробно записаны в протоколе допроса, все проведшие бессонную ночь участники следствия были морально опустошены и физически обессилены.
Ланцов с Серегой не шевелясь лежали на койках и переваривали услышанное, Антон, сопровождаемый сержантом, отправился в туалет, опер же в это время связался с начальством, доложил обстановку и продиктовал адреса остававшихся на свободе троих соучастников, после чего, расслабившись и повеселев, поблагодарил невольных свидетелей за выдержку и терпение, но строго предупредил их о необходимости сохранять тайну следствия.
– А как же… Мы это… Законопослушные… Полицию уважаем… – проблеял с койки Серега, Ланцов же в свою очередь поинтересовался:
– Выходит, вы сразу его заподозрили?
– Конечно, иначе б я сюда не мотался. Мы эти два огнестрела сразу же между собой связали, но скажу откровенно, если бы не признание, вряд ли вину его доказали, хотя друзей его проверяли, – объяснил им оперативник. – Время было вечернее, налетчики в масках, очевидцы их практически не запомнили, а инкассаторы оба убиты. Пуля же, что его ранила, навылет прошла, мы ее так и не обнаружили. Он когда позвонил, я ушам своим не поверил.