Пароль остается прежним
Шрифт:
Горский пожал плечами:
— Сам удивляюсь.
Василий Васильевич иногда заходил к ним. Интересовался:
— Ну, как живем, молодежь? — и крутил ус.
Горский приглашал его к столу, извинялся и на минуточку уединялся с Еленой.
— Надо угостить старика,— говорил он.— У нас что-нибудь есть?
— Конечно,— отвечала Елена и открывала холодильник. Но всегда оказывалось, что начатая бутылка коньяка пуста.
Елена глядела подозрительно:
— Когда ты успел?
Он тоже удивлялся:
—Так ведь эта бутылка стояла неделю.
— Ну да? — возражала она.
Он шутливо обнимал ее:
— Ладно считать грехи... Лучше займи старика, а я мигом сбегаю в гастроном.
Но Елена возражала:
— О чем мне с ним говорить? Лучше ты побудь дома, а я схожу.
Горский соглашался.
— Только, чур, быстро!
Она кивала, и он видел, как она торопливо сворачивала в переулок.
Так случилось и сегодня.
Оставшись одни, мужчины преобразились. Обычно флегматичный, Василий Васильевич заговорил быстро:
— Вчера пришла телеграмма и, как вы велели, мне удалось связаться с шефом... Значит Ходжиев предлагает встретиться. На явке в Ташкенте будет мой человек. Но,— здесь Василий Васильевич улыбнулся так, будто он был виноват,— независимо от переговоров шеф приказал вам перебраться на границу. Советует устроиться в речном пароходстве. То, что вы будете действовать с Ходжиевым в одном районе, он считает даже к лучшему, хотя знакомиться до особого распоряжения не следует.
Горский сидел на подоконнике, в полоборота к старому мастеру, и смотрел на калитку сада. Он не скрывал неудовольствия. Василий Васильевич между тем продолжал торопливо:
— Пусть Елена переедет к сестре. А вы с ней, разумеется. Заживете под крылышком пограничников. Лучшее место трудно найти.
Горский продолжал хмуриться. Видно, такое задание было ему не по душе.
— Весь вопрос в том, как вы уйдете из трал-флота, не вызывая подозрений,— сказал Василий Васильевич.— Как по нотам мы разыграли ваше знакомство с Пулатовым. Так нужно сделать и теперь,— Он прижал руки к груди: — Поверьте старику: единственным убедительным мотивом может служить любовь. Я не берусь вас учить, но по-моему вы должны предложить Елене поехать с вами на север и обязательно так, чтобы она отказалась. Тогда вы, конечно, не захотите ее потерять, а потому...
— Елена! — перебил старого мастера Горский. И снова на лице Василия Васильевича появилось флегматичное выражение.
ОПЯТЬ ЗВЕЗДЫ
Тускло светит ночник, и когда вспоминаешь о нем, спать еще больше хочется. Но если дежурный разбудил, лучше вставать сразу.
Бородуля сел на койке. Не открывая глаз, стал натягивать гимнастерку. Туго затянул ремень. Нащупал ногой сапоги и сонно стал наворачивать портянку. Хорошо хоть, что в последнее время портянки лежали там, где их сразу можно найти.
Вообще, конечно, Бородуля уже не тот, каким был в первый день на заставе. Он научился вставать после первого предупреждения дежурного. И на тумбочку больше не натыкается, даже если совсем выключен ночник. Мыло тоже всегда находит на умывальнике. И койку заправляет прилично, аккуратно сворачивая крендельком накомарник.
Словом, вскоре он предстал перед старшим наряда Николаем Бегалиным в полной боевой готовности.
Бегалин поморгал безбровыми глазами, сморщил облупленный нос и стал осматривать снаряжение Бородули.
А потом его снаряжение проверял капитан Ярцев. И, прежде чем отдать боевой приказ, снова спросил номер карабина. Бородуля ответил правильно и сам удивился.
— Ну, главное сделано,— пошутил Ярцев.— Теперь осталось только научиться стрелять.
А может быть он не шутил? Иначе почему он добавил:
— Со знания своего оружия и начинается настоящий солдат. Вот так-то, Бородуля.
Ночь стояла душная. Небо цеплялось за вороненый ствол карабина с примкнутым штыком и мешало Бородуле идти. Он видел спину Бегалина, маячившую впереди черным пятном. Это пятно то приобретало контуры человеческой фигуры, то расплывалось, потому что Бородуля то ускорял шаги, то отставал, убедившись, что впереди действительно старший наряда.
Всё громче шумела река. Она была где-то рядом. Теперь Бородулю снова тянуло поднять голову и отыскать Большую Медведицу. Но он не решался: а вдруг опять начнется чертовщина? Так, по крайней мере, спокойней, потому что Большая Медведица, может быть, висит себе преспокойно на своем месте.
Еще через несколько минут плотной стеной обступили камыши. Справа, между ними и нарядом, вклинилась узкая полоса мягкого грунта. Бегалин осветил ее фонариком и пошел медленней.
Недавно проборонованная земля дышала покоем. Бородуле показалось, что он не на границе, а в родном колхозе. И эту борозду провел отец.
Бородуля почесал мочку уха, в которую впился комар, и стал думать об отце. Хотел батька, чтобы сын служил на пограничной заставе,— пожалуйста. Служит. И ничего особенного в этом нет. Не хуже других.
Бородуля прислушался:
— И-ишь ты, и-ишь ты...
Старая песня.
Он передразнивает:
— И-ишь ты, и-ишь ты!..
Звезды...
Как могут звезды снижаться? Чепуха. Вот сейчас он поднимет голову и увидит Большую Медведицу. Сейчас...
Бородуля наткнулся на Бегалина и оторопело уставился на него.
Николай сказал шопотом:
— Ты слушай внимательно. Я тебе знак даю, а ты лезешь, как этот...
— Кто? — спрашивает Бородуля.
— Ну, этот...— тянет старший наряда.
«Кабан!»—решает Бородуля. Кошевник, или, скажем, Назаров, конечно, договорили бы: «прешь, как кабан!». А Бегалин совестливый, боится обидеть.
Бородуля храбрится:
— Я не пру, и ты на меня не кричи!
— Ти-хо!—предупреждает Николай.— А почему на сигнал не отвечаешь?
Бородуля не слышал никакого сигнала: он был занят своими мыслями и отвечает обиженно: