Пароль остается прежним
Шрифт:
— А ты зачем звал?
Бегалин просит:
— Будь внимательней.
— Ладно.
Идут дальше.
«Сейчас подниму голову и увижу Большую Медведицу»,— подбадривает себя Бородуля. Но в монотонное гудение реки вплетается рокот мотора и мешает ему осуществить свое желание.
Сквозь камыши бьет сильный луч прожектора. Пограничный катер забирает к берегу, обдает брызгами неподвижные стебли.
Бородуле кажется, что он видит у штурвала Шарапова и Кошевника. Никита, конечно, смеется.
«Чепуха!» — думает Бородуля и стоит, подперев рукой бок.
Прожектор гаснет и зажигается снова. Точка. Тире. Точка. Тире.
Неужели нащупал их?
Мотор заглох. Снова взвыл. Отработал задний ход. Выключился.
Точка. Тире.
Ждут.
Погасили фару.
Бегалин тоже посылает в ночь точки, тире.
Катер взревел моторами, успокоился. Пошел своим ходом.
Бегалин подзывает Бородулю. Тот удивляется:
— Вот глазастые! Сквозь камыши, да еще, почитай, метров на двадцать видят!
Бегалин сокрушенно качает головой:
— А ты бы еще на камыши забрался и руками размахивал.
— Зачем? — спрашивает Бородуля.
— Ведь нам с тобой грош цена, если они нас заметили.
— Почему?
— Значит нас всякий заметит. И нарушитель заметит... Ты почему стоял-то как...
«Пень!» — досказывает про себя Бородуля и обижается:
— А ты что делал?
— Я услышал катер и лег. За-ма-ски-ро-вал-ся.
— Так что же они из-за меня сигналили?
— Эх, Бородуля!...
Некоторое время шли молча. На изгибе реки Бегалин подал знак остановиться. Бородуля увидел, как старший наряда распластался на земле, и тоже лег.
Бегалин отполз в камыши.
Бородуля смахнул комара, нависшего над правым веком, и тоже отполз. Прислушался. Кто-то шагал навстречу.
У Бородули похолодели руки. Он вцепился в спусковой крючок и прижался к карабину щекой.
Река обрадованно зашипела:
«Бои-ишься ты... бои-ишься ты!»
Бородуле становилось жутко. А приглушенные шаги уже совсем рядом. Бородуля с трудом заставил себя открыть глаза и увидел ногу в солдатском сапоге.
«Наряд!» — сообразил он и, преодолевая неизвестно откуда взявшуюся слабость, подал опознавательный знак.
Сапоги замерли. Чья-то рука легонько стукнула по голенищу.
«Свои!» — облегченно вздохнул Бородуля, вылезая из камышей.
Конечно, перед ним стоял пограничник. Свой! Да еще не кто-нибудь, а сержант Назаров.
Страх отпустил Бородулю.
— Пароль? — прошептал Назаров.
Бородуля надулся: сам знает, что надо спрашивать. Но командир отделения не стал его отчитывать.
Бегалин доложил Назарову, как старшему по званию, что на границе без происшествий.
— Ясно,— тихо ответил Назаров.— А как Бородуля?
«Сейчас нажалуется!» — решил Бородуля.
— Ничего, молодец,— так же тихо сказал Бегалин.
И тогда Назаров заметил:
— Хорошо, я доволен.
«Вот тебе и на! — удивился Бородуля.— Я струхнул и нарушил инструкцию, а сержант Назаров доволен. Впрочем, конечно, откуда он знает, что я струхнул?»
Наряд командира отделения исчез в темноте.
«Ну, пароль-то я теперь всегда буду спрашивать,— рассуждал про себя Бородуля.— А бояться?»
Он шел за Бегалиным и хотел заставить себя поверить в то, что бояться границы нечего. Но чем больше старался убедить себя в этом, тем настойчивей подкрадывался страх. Как в тот, первый раз на границе, звезды стали снижаться и давить на него.
«Чепуха! — сказал он себе.— Как это звезды могут снижаться? Вот сейчас подниму голову и — здравствуйте вам! — Большая Медведица!..»
Он поднял голову. Пошарил глазами в начавшем светлеть небе, но семизвездного ковша не увидел.
В висках застучало:
— Бегалин! — тревожно позвал он.— Послушай, Бегалин!
Нет, не стал еще Бородуля настоящим солдатом...
СМЕЛЫМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
Когда майор Серебренников снова приехал на заставу, ему доложили, что Бородуля боится границы. Теперь это ни для кого не было тайной. В наряд пограничники шли с ним неохотно. Да и капитан Ярцев старался поменьше посылать его на границу, а если посылал, то недалеко от заставы.
Беседы не помогали. Бородуля ушел в себя — и бесконечные «почему» перестали досаждать пограничникам.
Сержант Назаров теперь не мог особенно жаловаться на Бородулю: внутреннего распорядка он не нарушал, приказания выполнял точно, на занятиях старался вникнуть в смысл того, что говорил командир. Но подавленное состояние не покидало его.
Бородуля совершенно перестал реагировать на остроты Кошевника, хотя тот из кожи лез, чтобы расшевелить его, а если Никита слишком уж допекал,— просто отходил в сторону. Кошевнику вдруг надоел Бородуля, и он переключился на своего давнего дружка — Бегалина.
Вахид Шарапов, секретарь комсомольской организации заставы, по совету капитана Ярцева провел диспут на тему: «О воинском долге и храбрости». Говорили об Александре Матросове, Юрии Смирнове, о пограничнике-следопыте Карацупе, молодогвардейцах. Потом смотрели фильм «Подвиг разведчика». Бородуля, казалось, увлекся.
На следующий вечер Шарапов затеял викторину. Он поставил на бильярд огромный сверток, перетянутый красной лентой (никто не знал, что в этом свертке—пирожок), и объявил условия игры. Каждый говорит пословицу о храбрости. Считают до трех. Кто скажет последним — получит приз. Желающих оказалось много.