Партизаны полной Луны
Шрифт:
Остальные приходили в подполье взрослыми. В основном. Были, конечно, и такие, как этот подранок Десперадо, снайпер, которого Корвин отправил домой, когда оказалось, что протащить винтовку на мотодром не получится. Но с Десперадо поработали семья и школа, и, если бы парень не попал в боевики, его пригрели бы бандиты, тут случай чистый, Корвину не за что себя винить. А вот взять мальчишку совершенно нормального, не отмеченного печатью социопатии; взять именно по этой причине… И сделать из него…
На пересадку лица, например, Эней согласился не раздумывая. Как солдат. Как монах. Будьте вы неладны, господа Дайдодзи Юдзан, Ямага Соко и Ямамото Цунэтомо[2], все вместе и по отдельности, во всех своих воплощениях.
Ростбиф выбил трубку о каминную решетку. Что сделано, то сделано. Что будет, то будет. До сих пор мастерство, удача и талант вывозили Энея. Если так пойдет и дальше, очень скоро он станет командиром группы. Ему, Ростбифу, осталось недолго. Пока что теория вероятности облизывается, но когда-нибудь возьмет свое. А этот "акт" нужно провести обязательно. Как можно дешевле, но обязательно. И не важно, кому еще выгодна смерть Литтенхайма. Потому что, если сделать эту работу как следует, откроется окно. Шанс. Возможность предъявить штабу ультиматум и перестать наконец гоняться за собственным хвостом.
Он снова набил трубку, прикурил от уголька, положил каминные щипцы на место и развернул кресло так, чтобы видеть в окно замок и дорогу. Глупо, конечно; правильно все пойдет или нет, никто ему не просигналит из окна, он узнает все по оживлению радиообмена и перехватам сидящего этажом выше Фихте. Но так было почему-то спокойнее. И вид красивый.
Видимо, вид и спровоцировал. Лоэнгрин, Тангейзер, Грааль — и Эней, чья судьба, может быть, сейчас висела на посеребренной молекулярной проволоке.
Словом, пошло. Как это часто бывает — не в самый подходящий момент. Лишнее доказательство тому, что в процессе стихосложения принимает участие не только автор. Во всяком случае, не только его сознание.
Ростбиф вынул блокнот — стихи получались только так, только на бумаге, с многочисленными перечеркиваниями и помарками — и записал первые строчки:
Понимаете, Андрюша, этот Крестовый поход
В сущности был обречен еще до его начала.
Дело вовсе не в глупости возглавлявших его господ
И не в том, что стратегия или тактика подкачала,
Все куда серьезней…[3]
Запнулось. То, что пришло на вдохновении, кончилось, теперь требовалось усилие разума. Следующая строчка вертелась, напрашивалась хорошая рифма, а вот к этой окончание нужно было придумывать…
Без двадцати семи девять. Через две, ну две с половиной минуты Эней окажется там, внутри. В сказочном замке, где сегодня веселится самая настоящая, несказочная нечисть. Нечисть обожает мотоциклетные гонки и — платонически, исключительно платонически! — юных рыцарей в кожаных доспехах.
И только они начали прикидывать, как подвести к Литтенхайму своего человека, как в Кенигсберге — ну очень кстати, ну прямо как по волшебству — появился подходящий аватар: юноша по имени Андрей Савин, начинающий гонщик, умер в больнице от анафилактического шока. Сирота, нужный возраст, нужное телосложение, даже волосы одного цвета — просто царский подарок.
Ростбиф никогда не пренебрегал случайностями. Война — тоже средство упорядочивать мир. Как стихи. И, как стихи, она нуждается в прививке того самого хаоса, который организует. А полный, совершенный, сказочный порядок уязвим. Вот так, господин Литтенхайм. И даже этот замок построили не вы. Может быть, хоть в этом Августин прав: зло в своей основе несозидательно. Паразитно. Вы жили тогда эмоциями двух увлеченных безумцев, гения и короля. Вы и сейчас ими живете — только перешли к страстям более низкого пошиба, как наркоман переходит от "ледка" к "радуге". Раньше или позже — но неизменно.
И за это, господин Литтенхайм, вы умрете. Можете считать, что вы не отвечаете моим эстетическим критериям.
…Все куда серьезней. Когда вы ведете взгляд
По рядам готовых сражаться за освобождение
Гроба Господня,
Вы должны отобрать себе хороших солдат —
То есть именно тех, кого ждет преисподняя…
* * *
Конфигурацию трека меняли перед каждым заездом — это была сложная подвесная и разборная конструкция, серая лента трассы изгибалась так и эдак, местами прерывалась — мотоциклы спрыгивали на землю и какое-то время неслись по не менее головоломной дороге: рытвины, мокрый суглинок, щебенка, ямы с водой, трамплины и бетонные трубы трех метров в диаметре. А потом — снова взлет, и снова безумная гонка в десяти метрах над землей, вверх, вниз, прыжок, кувырок, сальто-мортале…
Трибуны забиты народом, примерно половина носит цвета БМВ: темно-синий и белый, другая же половина — цвета "СААБа": зеленый, белый и желтый.
ВИП-ложа немедленно воскрешала в памяти пушкинское "чертог сиял". День пасмурный, серый, а хрустальный "скворечник" Литтенхайма торчит в перекрестье прожекторов и отражает свет на все четыре стороны. Кроме красоты — еще и мера против снайпера, как и зеркальные окна.
Десять лет назад сюда шли бы как на футбол. Болели бы за своих, желали бы соперникам всяческих неудач, возможно, не обошлось бы без мордобоя и перевернутых автобусов, но вот чего не было бы — это нынешнего нехорошего интереса. Пока — только интереса. Аварии ждут, но еще не хотят. И дело тут не в варках — просто еще не все свидетели Полуночи умерли, еще ходит по земле уже весьма немолодое, но достаточно многочисленное "чумное поколение", потерянные дети, которым пришлось в четырнадцать-пятнадцать сменить за штурвалом умерших родителей. Войну помнят два поколения. Помнят, боятся, не желают. А потом людям становится тесно в своих границах. Фронтир, армия, контркультура, время от времени прореживаемая преступность и, да, подполье — пока еще работают клапанами безопасности, придавая недовольству какую-то осмысленную форму, структурируя его. В своем роде делая его частью существующего порядка. Но если так и оставить, через поколение пойдут трещины, а потом плотину прорвет.
А когда прорвет, нужно быть готовым. Потому что лавина пойдет все равно, и надо сделать так, чтобы она не пропала зря. А нынешнее подполье… Кстати, а не ошибаемся ли мы в своем убеждении, что варки рациональны… как вид? Мы знаем, что они эмпаты, что они любят сильные эмоции, что молодняк часто срывается, и рассматриваем наличие высших варков как сдерживающий фактор. До определенного предела это верно — но бессмертие высших создает для молодых ситуацию "стеклянного потолка", причем совершенно непреодолимого. Разве что через труп "мастера", но, судя по скудным данным, просачивающимся из их среды, "птенец" действительно не может поднять на "мастера" руку. Тысячи амбициозных, умных, энергичных… особей, которым дарована вечная молодость… и вечное прозябание на вторых-третьих ролях. У них там тоже растет напряжение — не может не расти, и высшие понимают это — не могут не понимать, — но ничем не показывают. У них уже сейчас идет постоянный отток за фронтир. Из мира, где они полубоги, за фронтир, где они чудовища, и никто не останавливет толпу с факелами и вилами, если таковая находит в себе силы собраться. Но это слишком маленький ручеек, он не годится для серьезного сброса давления. Возможно… Возможно, они тоже ждут взрыва. Хотят его, нуждаются в нем. Чтобы эвкалиптовый лес рос, ему нужны пожары.
Значит, тем более прокладывать пожарные прогалины нужно сейчас. Если сегодня все пройдет как надо, завтра я смогу начать.
Сегодняшние гонки были большой удачей. В ложе прямо под "скворечником" разместились гости — двое функционеров из Аахена. С Аахеном у Литтенхайма были в последнее время какие-то трения, и он явно демонстрировал независимость, не пригласив приехавших наверх, к себе. А вот для Ростбифа с Корвином это было просто подарком судьбы: можно задействовать план А, самый простой и надежный. До сих пор его не задействовали только потому, что ВИП-ложу делили с Литтенхаймом персоны хоть и важные, но совершенно посторонние. А представители Аахена — вполне законная добыча.