Партизаны. Книга 2. Сыновья уходят в бой
Шрифт:
– Ладно, теперь все, не спеши…
Он знает, что так и совсем можно отстать, потерять своих в ночном лесу, но что поделаешь, если Лина больше не может. Целый день обстрела, потом вдруг выползшие из-за пламени танки, черное крыло бегущих по полю. И бесконечное поле, все пронизанное, прошитое трассами пуль.
…Толя стоит над Линой, ждет, смотрит на дотлевающее пожарище, похожее на длинную полосу раскаленного кузнечного железа. Эта полоса то вспыхивает, то угасает, то в одном конце, то в другом. Потом вдруг брызнут оттуда горящие пулеметные очереди. Там – немцы. Догорает Сосновка, гаснет день,
Лина сняла рукавицы, берет снег и трет колени. Сколько раз она с разбегу падала на чернеющую из-под снега каменно-мерзлую землю! Поднимались по команде Волжака, но тут же танки начинали бить прицельно. Снова падали.
Опираясь на винтовку, Толя наклонился, подал Лине чистого снега.
– Я сейчас, Толя, – всхлипнула она.
– Ладно, в лес немцы не пойдут.
Лина поднялась с земли, взяла свою винтовку.
Красные отблески пропали за деревьями.
Нежданно просто встретились, сошлись с несколькими партизанами на темной лесной дороге. Ни пугаться, ни радоваться сил нет. Но когда Толя увидел большую группу и услышал приглушенный голос Волжака, очень обрадовался. Из третьего взвода здесь еще Дубовик Коля, остальные в темноте как чужие, совсем, кажется, незнакомые. Белеют и солдатские полушубки. Отличаются и здесь партизаны, от солдат, но совсем не так, как в деревне, в окопах. Люди в шинелях, белых полушубках пришибленно молчаливые, зато партизаны, попав в лес, повеселели. Их не пугает грозное для фронтовика слово «окружение». Они уже закуривают.
– А ну, дайте по губам! – голос Волжака. Хотя он командир лишь над Толей, Линой, Дубовиком, но и другие именно от Волжака ждут чего-то.
Человек готов вести, а это на всех действует.
– Кто местность знает? – спрашивает Волжак.
Молчание.
– Два человека – в дозор.
Молчание.
Толя – связной, это к нему прежде всего относится.
– Я пойду, – сказал он Волжаку. И Дубовик подошел:
– Мы с Толей пойдем.
В темноте уже спорят вполголоса.
– Правильно Бойко предупреждал. Без артиллерии захотели против фронтовых частей. Еще как до ночи додержались.
– Знаешь ты, кто что говорил! А видели, как Петровский с гранатой за танком бежал.
– Комиссар предупреждал…
Уходя вперед, Толя еще слышал:
– А Бойко правильно…
Толя и Дубовик идут впереди всей группы, собравшейся, но все еще не единой. Не легко приходят в себя люди после такого боя и разгрома. Но когда Волжак рядом, Толя почти спокоен. Тем более перед Колей Дубовиком. Он так послушно идет следом. Что, пишешь стихи? Это тебе не на белых простынях!
Ночная дорога уводит неизвестно куда. Как раньше думалось: только бы увидеть своих, армию, так теперь хочется одного: вырваться в свой мир из-под всего, что висит над тобой, три года висело.
Ночную дорогу в лесу видишь не столько под ногами, сколько над собой: вершины сосен не заслоняют неба.
Кто-то догоняет, высокий, в шинели.
– Тут Слобода будет…
Это Иван Безымянный. Худой, черный солдат все еще не попал в запасной полк, все еще с отрядом.
– Наши в Слободе, –
И правда, скоро услыхали тяжелое завывание моторов. Неужели к своим вышли? Вот так просто! Толя, сам не зная почему, предложил:
– Пойдем стороной.
Пробирались в темноте меж деревьев, кустов. Они будто забегают тебе наперед – не пробьешься. И вдруг послышались голоса. Близкие, ясные. Немецкие голоса.
Рванули назад, догнали всю группу, уходили по той же дороге, потом свернули, пробирались по лесу, снова на какую-то дорогу вырвались. Остановились передохнуть. Кто сидит, кто лежит на снегу. Рядом шалаш. Гражданский лагерь? Неужели так близко от дороги прятались жители? Колея глубокая, свежая. Слишком устал, чтобы думать о чем-то до конца. Просто смотришь, замечаешь, и все. Лина сидит рядом. Ни о чем не говорят. Но у Толи такое чувство, будто они выносят за фронт, в жизнь что-то одно на двоих, общее.
На этот раз не успел дозор отойти и на сто шагов, как позади резко застрочил автомат. Ничего не понимая, ждали своих. Толя смотрит: Лина, где Лина?
– Ой, Толя, возле самого шалаша сидели. А за шалашом немцы были.
Похоже, что немецкий секрет. Пока сидели рядом, немцы не шевелились, а отошли немного – стали стрелять.
Выбрались на поле, снежное, лунное. Внезапно лопнула впереди ракета. Вернулись в лес. Шли и шли, уже не зная, правильно ли, туда ли. Один Волжак словно и не сомневался, и потому все теснятся к нему.
Когда остановились снова, Толя посоветовал Лине:
– Поспи, я разбужу.
– Ой, я не могу.
– Ну, тогда я.
Прислонил голову к дереву.
На миг ощутил сладкую тошноту усталости и сразу провалился в сон. Вдруг услышал:
– Спал? Давай пройдем на поляну.
Озабоченное лицо Волжака. На нем виноватость какая-то.
Толя поднялся и пошел за Волжаком, переступая через лежащих на снегу людей. Лина стоит. Дотронулась до локтя, хочет сказать или спросить.
– Толя…
– Потом… Сейчас вернемся…
Снежная поляна светится как-то фосфорически. И небо, ночное, звездное, не кажется черным. Догоняют чьи-то шаги, шепот:
– И я с вами.
Снова тот солдат – Иван Безымянный. Чему-то радуется. Наверно, тому, что вот сам идет. Это всегда радует.
До чего же синяя поляна! И ночь. Как воспоминание. Такую подсиненную ночь Толя видел однажды… Кибитка Чичикова въезжает в город Н… Толя меняет стеклышки в школьном проекционном аппарате, а старательная семиклассница рассказывает о похождениях Чичикова…
Тихо на поляне. Волжак ждет. И Толя. Втроем ожидают, будут или не будут по ним стрелять. Не будут, иначе разве стоял бы и ждал, когда тебя убьют?
– Зови, – говорит Волжак.
Толя повернулся к солдату и показал рукой: можно звать остальных.
Будто рванул полог кто-то, сдернул странную синеву ночи и тишину. Ничего не осталось, кроме грома и злых огоньков, жадно устремившихся из черноты к тебе, в тебя. У ног, у лица – стремительные, безжалостные огненные иглы…
Почти все наши ушли навстречу армии, и другие отряды уходят к фронту, самолеты стали чаще садиться, так хорошо это, а то раненые месяцами дожидались своей очереди.