Партизаны
Шрифт:
– Егорка-а!..
– Ну-у!..
– Сюда иди-и, ха-лер-а-а!..
Беспалый не откликнулся. Он хотел закурить, но вспомнил про сетку и выругался. Тогда стал он думать, нужно ему жениться или еще рано. Уже двадцать четыре года, а парень не женат.
"Пора уж", - решил он.
На елани трава была под-мышки и Беспалого не было видно на коряжине, он решил отдохнуть и отправиться одному. Беспалый прислонился головой к дереву, под голову положил утку, ружье в ноги и закрыл глаза.
Разбудил его Кубдя. Он стоял перед ним и, дергая его за рукав,
– Буде, выспался, пойдем на престол.
V.
Кубдя был доволен и охотой, и разыгравшимся теплым днем, и ломотой в пояснице с устатка. Шагая мимо сырых стволов осин, он посвистывал и, смеясь, оглядывался на вяло тащившегося сзади Беспалого. Беспалого, как и всегда после сна на солнце днем, распарило и во рту его неприятно сластило.
– Айда домой, - сказал он, перебрасывая уток с руки на руку.
– Нельзя - надо бога вести как следует. Осмеет народ.
Они, как и все сибиряки, редко заглядывали в церковь, но не попьянствовать во время праздника считали грехом.
С утра густо дымились трубы: жирным черным пятном полз дым в небо. Сразу было видно, что пекут блины и шаньги. На скамейках у ворот сидели мужики и покуривая говорили о хозяйстве. На них были новые, пахнущие краской, ситцевые рубахи - неизмятые еще, рубахи топорщились колом и похоже, что одели мужиков в бересту. Парни ходили в ряд, под гармошку, по деревне. Испорченная гармошка врала. Они же молча изгибались из стороны в сторону, лица у всех были серьезные, и не верилось, что идут пьяные люди, далеко пахнущие самогонкой. За парнями, тоже в ряд, как утята за маткой, шли девки в ярких кашемировых платьях и проголосно пели:
Я иду-иду болотинкой,
Машу-машу рукой
Чернобровый мой миленочек
Возьми меня с собой.
Кубдя и Беспалый бросили уток к учителю в сени. Хотели снять ружья, но Беспалый сказал:
– Возьмем, для близиру: хоть штаны рваны, а берданку имем.
Умылись, повесили ружья за плечи; Беспалый переобул для чего-то сапоги, потом вышли на улицу, поздоровались с парнями и пошли в ряд, под гармошку.
Гармонист шел в средине и, втянув губы в рот, так нес гармошку и с таким видом играл, словно научился и приобрел ее впервые. Солнце отсвечивало на жестянках клавишей, на кругленьких колокольчиках гармошки. Под ногами гнулась молодая трава, из палисадников пахло черемухой, а на маленькой церковке торопливо, под "комаринского" трезвонили:
– Ту-лю-лю-ли-бо-ам!.. Бом!.. Бэм-м...
Когда так молчаливо и с удовольствием прошли две улицы, гармонист предложил:
– Айда-те к Антошке?
Писклявый голосок из ряда сказал:
– Айда-те.
Парни свернули к Антошке Селезневу.
Антон Селезнев - высокий и строгий мужик лет пятидесяти - встретил их у ворот. На нем был синий пиджак и штаны, вправленные в лаковые сапоги. Окладистой русой бородой, гладко причесанными, в скобку, волосами, он тряхнул так самодовольно, что все ласково улыбнулись. Он считался в селе всех богаче и его всегда выбирали в церковные старосты, - поэтому-то он сегодня и угощал всех.
Селезнев
– Заходи.
Парни один за другим заходили, выпивали по кружке самогонки, брали в руки пирог с калиной - и кто был этим удовлетворен, тот выходил за ворота. Кубдя выпил под-ряд две кружки, вышел на крыльцо, сел, откусил кусок пирога. К нему подошел петух - рыжий, с одним глазом. Кубдя бросил ему корку, петух посмотрел пренебрежительно и тихонько отодвинулся. Беспалый потянулся лицом в улыбке.
– Не ест, - сказал он.
– Нравный.
Селезнев вышел с глиняной кружкой в руке и спросил:
– Еще, паре, не хочите?
Беспалый повел плечом.
– Потом, Антон Семеныч. У те петух-то пошто хлеб не ест?
– Время знат. Он у меня утром да вечером только ест. Два раза напрется и ничего.
– Терпит?
– Не жалуется.
– Чудна Русь!
– воскликнул Беспалый.
– А самогонка у те добра - табаку мешашь, что ли?
– Ничего не мешаю, - сказал Селезнев, хозяйственно оглядывая двор.
– У тебя что, голова болит?
– Не болит, а кружится.
Кубдя сказал:
– С большой ходьбы.
– Полевали?
– лениво спросил Селезнев.
– Полевали.
– Бы-ват, - протянул Селезнев и замолчал.
Молчали так, словно вели большой и важный разговор. Селезнев выпил самогонку и выхлестнул остатки на землю.
– Пью-пью ее, - сказал он, - а не берет. Даже злюсь.
Беспалых посоветовал:
– А ты на голодно брюхо пей.
– На сохатого лихоманку напустить хочет. Ха-а!..
– рассмеялся Кубдя не столько над Беспалых, сколько над собой: голова его начала медленно и весело наполняться туманом.
Селезнев сел на крыльцо, свернул папироску.
– Робите?
– полунасмешливо спросил он.
– Робим.
– Та-ак... Али дома места нету? Земля высохла?
Беспалых стукнул себя кулаком в грудь:
– Потому, мы странники!.. Разжевал, Антон Семеныч?
– Валяй в охоту тогда; что к чужому человеку в кабалу лезть? Не вникну я в вас. Чужую грязь гатить?.. Что проку-то?..
Кубдя с остановившимся, пьянящимся взглядом взял под мышки Селезнева:
– А ты, мил друг, не дури. Сам знашь, с каких доходов на работу идешь. Потому-у: тоска-а!.. Был, я скажу тебе, в германску войну, в Польше был, в Германии был - и он, и он, - все!..
Кубдя указал на Беспалых и еще на кого-то, в ворота:
– Посмотрели - во-от, народ!.. Живут, скажу тебе, робют. Чисто, сухо, кругом машина. Он тебе и человека убивать машину придумал таку - по воде и по воздуху, не говоря обо всем прочем.
– Не ври хоть...
– А ты переври лучше. Поработат он тебе в силу и отдыхат.
– А тебе плохо?
– Плохо!..
– Кубдя разозленно заговорил.
– Недовольны мы, понял? Желаем жить - чтобы в одно за всеми, а не у свиньи хвост лизать. Вот тебе, дескать, мамкина сиська. И с такого положенья - встосковали мы!..