Пашка Огонь
Шрифт:
Петр подумал: "Небось опять, мошенник, не подмел "душную каморку" и посуду, наверно, не помыл".
Пашка глотнул воздуха и, но сбавляя резко протестующего тона, продолжал:
– Томимся в душных каморках, а в Поклонском буржуи одят хлоб и на музыке играют "Боже, царя храни". Как это называется: мы, дети-пролетарии, сидим голодные, а буржуям молоко посылают? Мы требуем освободить имение от издыхающей контрреволюции!
– И Пашка снова победно оглянулся на ребят глаза их блестели, и он догадался, что боевые друзья одобряют слова своего несгибаемого вожака.
– Ты, Пашка, бузу не затевай, - не поднимая головы, недовольно
Но Пашка но сдавался:
– Мы получаем четверть фунта макухи в день, а они едят белые булки! с негодованием проговорил он.
– И молоко и мот, - пискливо добавила Верка, но, испугавшись сердитого взгляда старшого брата, юркнула за спину Пашки.
– Это еще ничего - молоко!
– выкрикнул Колька Штейгер.
– Они богу молятся. У них Иисус есть, сам видал!
– Пускай буржуйчики поживут так, как мы живом, - громким голосом предложил Мишка Аршин, самый старший и самый маленький из ребят. За небольшой рост его и прозвали Аршином. Характер у него был довольно коварный - усвоил привычки отца-артельщика. Он всегда бил по самому больному. Вот и сейчас с гневом зая-вил: - Вы только поглядите, как наш Пашка живот, у собаки конура лучше. Зачем же издеваться над человеком?
– Не признаем!
– заявил Колька Штейгер.
– Но признаем, - поддержал Пашка, бесстрашно глядя в лицо брату. Если вы не освободите буржуйское имение, мы сами ого освободим.
– Тут он вспомнил, как взрослые рабочие говорили на митингах, и добавил: - Своею собственной рукой освободим!
– Значит, вы не подчиняетесь законам пролетарской власти?
– сурово спросил Петр.
В спор вступил Володька Дед, прозванный так за сиплый голос и густой белый пушок, покрывавший круглое детское лицо. Володька был самым сильным из всех рудничных ребят, он без труда выжимал пудовую гирю и мог побороть самого Пашку, если бы но был но характеру добродушным и безответным. Но сейчас справедливый Пашкин протест задел и его мягкое, незлобивое сердце
– А почему вы буржуям помогаете?
– спросил Володька у председателя ревкома и решительно вытер губы рукавом.
– Да кто вам сказал, что они буржуи?
– заметил, смеясь, один из членов ревкома - углекоп. У него только зубы белели на черном лице, потому что он тоже пришел сюда после работы.
– Буржуи, факт!
– выкрикнул Мишка Аршин.
– А еще у них генерал есть.
– Какой генерал, что вы, хлопцы, выдумываете?
– с усмешкой возразил председатель ревкома.
Но Пашку обмануть было трудно: он сам - и не раз - подкрадывался к помещичьему дому и заглядывал в окна. Видел ребятишек-буржуйчиков, и генерала видел, и видел, как молоко буржуи пьют, и слышал, как на музыке играют "Боже, царя храни". И Пашка сказал:
– Я сам лично видал генерала. У него картуз в золоте и на рукавах золотые полоски.
– Да то, наверно, швейцар.
– И вовсе не
– А еще у них мадмазель живет!
– выкрикнула Верка из-за спины братишки и добавила: - А генерал глухой.
Председателю ревкома жаль было своих ребят. Вот стоят они перед ним худосочные, с изможденными, желтыми от голода лицами, немытые, почти все босиком, а на дворе уже начались заморозки. У Пашки на ногах рваные чуни, а на голове надето что-то такое, чему и названия не придумаешь, какой-то колпак с дырами, сквозь которые пробивались огненные вихры. Когда-то колпак был картузом, но, когда это было, не помнил ни Пашка, ни сам картуз.
– Поймите вы, дурьи головы, пролетарская гордость не позволяет нам обижать детей других народов. И так говорят про нас буржуи, что рабочие только способны грабить и никогда не смогут создать рабоче-крестьянское государство. Но мы создадим его, построим новую жизнь, и в ней будет счастье для всех людей, особенно для вас, ребятишек.
– Спасибочки!
– решительно возразил Пашка.
– Спасибочки на добром слове: нам уже обещали коммуну. Мы требуем убрать буржуйчиков из имения, иначе мы сами освободим буржуйский дом... своею собственной рукой!
Гнев его был так силен, что требовал таких же сильных слов. Сама неодолимая Пашкина правда требовала слов необыкновенных. И Пашка обернулся к своим, спросил грозно:
– Правильно я говорю про буржуев?
– Верно! Правильно!
Улыбка сошла с лица председателя ревкома.
– Идите, хлопцы, по домам и не бузите. А то я по-отцовски надаю вам подзатыльников. Потерпите, дайте с делами разделаться - создадим вам коммуну. А детей заграничных трогать запрещаю, строго-настрого запрещаю. Мы с детьми не воюем, наоборот, мы будем их защищать!
Пашка сорвал с головы свой колпак и так хватил им об землю, что пыль взметнулась.
– А мы не согласны! Они будут на музыке играть, а мы голодные. А ну, хлопцы, айда за мной!
И пошел Пашка против брата, но совесть его была чиста: не за себя восстал он, а за тех бедняков, что проклятьем заклейменные, за слабосильного Кольку Штейгера, который недавно стал сиротой и живет в такой же, как Пашка, землянке, всегда голодный и холодный, за родную мать, что лежит прикованная к постели и только смотрит со слезами на глазах, как Пашка кормит Верку тюрей: покрошит в соленую воду запыленный сухарик и гоняет его ложкой но миске.
Нет, Пашка не мог больше тратить времени зря. Он приказал всем вооружиться, и уже через каких-нибудь полчаса его войско собралось на дне Вшивой балки. Мишка Аршин успел сбегать на соседнюю шахту и привести еще человек восемь отчаянных ребят.
Отряд принял грозный вид. У Володьки Деда висел на ремешке тяжелый кистень - дубинка с шишаком, утыканным гвоздями. У Кольки Штейгера из-за пояса выглядывал ржавый меч - секира. У Верки в руках была кочережка, а у самого Пашки - грозное шахтерское оружие - обушок. Ребята любовались своим предводителем. Крепкий, скуластый, с упрямыми нахмуренными бровями, в широченных штанах, причем одна штанина засучена до колена, а другая болталась. Вожака в нем выдавала твердая командирская нотка, привычка приказывать. И не беда, что из-под колпака торчали большие уши, точно ручки от кастрюли, зато грудь нараспашку, несмотря на холод, а на груди не было крестика, как в проклятые царские времена.