Пашкины колокола
Шрифт:
– Как понимать?! А так просто и понимай: военное или, скажем, осадное положение! Слов-то они разных напридумать могут, а суть одна: зажать народ в железный кулак!
Пашка помчался домой.
Андреич и мать слушали сначала с недоверием, потом отец угрюмо заворчал:
– Стало быть, снова все на их сторону поворачивает? Не зря вчера на собрании один из большевиков упреждал: Временное правительство в Питере почти все из богатеньких! Во главе князь по фамилии Львов.
– Из школ прапоров, из Александровских казарм, - добавил Пашка, юнкера
– Не долго мы праздновали!
– вздохнул отец.
– Неужели они снова наберут силу? Неужели как была кабала, так и останется?
Сквозь воркотню отца Пашка прислушался к тому, что делается во дворе: будто бы там скрипнула ступенька.
Он бросился к двери, приоткрыл. Ага! Это из ершиновских покоев, в накинутой на плечи куртке, спускается сынок Ершинова Степка. Сладко позевывая, щурится в небо, где кружатся вороньи стаи.
Пашка тоже смотрит на них. В его голове проносится неожиданная мысль: а почему вороны не улетают вместе с другими птицами зимовать в теплые края? Надо у Люсик спросить, она все знает!.. Но случайная мысль тут же и забывается. Пашка с ненавистью смотрит в узкоплечую спину Степки, в коротко остриженный затылок.
Легонько пиная, Степка подгоняет Лопуха к конуре и пристегивает к ошейнику цепь. Это утренняя обязанность Степки, если "папаня" не выходит в ранний час во двор.
– Ну что?! Долодырничался, вислоухий?
– В голосе Степки, однако, даже как будто звучит сочувствие.
– Н-да, псина! Вот какие пироги! Отведут тебя, ушастый, на хомутовскую живодерню, и каюк тебе. Шкуру сдерут, пойдет на выделку, а мясо продадут на "козье" или "баранье" жаркое. На том для тебя все, концы! Может, подыхая, и поймешь, с кем след, а с кем не след дружбу водить. Разумеешь? Д-да! Ну, чего скулишь? Жрать просишь? А вот кормить тебя, дурачину, нынче папаня не велел. И согласись сам: ни к чему! Так и так подыхать!
В дверную щель Пашка слушал Степкины рассуждения и скрипел от бессильной ярости зубами. Вот ведь уродится такая гадина!
Степка ушел в дом. Глядя на тоскливо повизгивающего Лопуха, Пашка ругал себя последними словами: не вынес утром собаке поесть. Он-то хорошо знал, что такое голод: все мысли вокруг жратвы крутятся. Но теперь вынести Лопуху можно лишь тогда, когда Степка и Танька уберутся в свои училища-гимназии, а сам Ершинов отправится в лавку или на склад. Потерпи, Лопушок, потерпи! Я тебя не забыл!
Пашка опрометью помчался на Большую Дворянскую - надо застать Люсик, пока в институт не ушла.
Она оказалась дома и, конечно, выслушала Пашку с тревогой, прикидывая вместе с ним, как спасти Пашкиного хвостатого друга. Она и сама любила зверей, рассказала, что в Тифлисе у нее под кроватью жили черепашка Снуля и еж Ух.
– Да, Павлик, - вздохнула она.
– Много на свете недобрых, жестоких людей. Ты умница, что пришел ко мне, я вчера получила от папы денежный перевод. Мы выкупим Лопуха. У таких торгашей нет ничего, что не продавалось бы.
Пашка глянул с испугом и недоверием.
– Вы, Люсик-джан, хотите сами... к Ершинову? Да он скорее удавится, чем продаст. Особенно вам!
– А приказчик?
– Этот побоится! Вдруг Ершинов узнает - выгонит! Нет, Шиповник, не продадут они Лопуха...
Девушка с минуту молчала.
– Ты, Павлик, вывести Лопуха со двора можешь?
– Когда все уйдут - смогу! Я уж думал об этом, Шиповник-джан. Но ведь что получится? Выведу я Лопуха, он набегается всласть и опять к Ершиновым вернется. Какой-никакой, а дом, конура его там. Да и ко мне он привык. Обязательно вернется...
Люсик снова на минутку задумалась. А потом засмеялась - легко и беспечно.
– Знаешь что, Павлик? Ты только сумей его вывести! Мы его спрячем знаешь где?
– Ну?
– с надеждой спросил Пашка.
– Во дворе студенческой нашей столовки. Будет караулить запасы тети Даши. А то она боится: обкрадут ее погреб. Ведь там и крупа, и мука, и капуста, на студенческие гроши куплены.
Пашка тоже от души рассмеялся:
– Здорово вы придумали, Шиповник! Там Ершиновым Лопуха никак не сыскать.
– Вот и договорились!
Так Лопух и поселился в сараюшке возле студенческой столовки. Тете Даше Пашка сказал:
– Лопушок мой дорогой будет верный сторож твой!
И уже знавшая всю "собачью" историю тетя Даша привычно шлепнула Пашку по затылку:
– Ишь ты, сочинитель какой!
– Это не я, теть Даш! Это Александр Сергеевич Пушкин!
– Скажешь! Лександр-то Сергеич когда жил?
– Ну, он про золотого петушка писал, а я на Лопуха переделал. Все равно сторож!
Лопух рыскал и носился по всему просторному двору без всякой привязи, всласть грелся на солнышке, улегшись у крыльца кухни. На улицу его не выпускали, но он не обижался на новую неволю - по сравнению с прежней она была сущим раем. И кормили тут сытнее, и цепь не душила горла, не рвала шею.
А Танька...
Она притворилась, будто и не было того злобного ночного шепота. Столкнувшись на улице с Пашкой, смотрела на него такими невинно-доверчивыми глазами, что мальчишка диву давался. До чего же ловко некоторые умеют притворяться!
– Ты все злишься на меня, кузнечик?
– спросила девчонка с улыбкой, в которой не было и тени раскаяния.
– Думаешь, я виноватая?
Пашка оглядел "принцессу", спросил:
– А наябедничал кто?
– Кому? Про кого наябедничал?!
– Танька так искренне таращила глаза, что Пашка засомневался: а не правду ли говорит девчонка?
– Папане твоему! Про Лопуха, вот про кого! Что кормлю его! Донесла, да?! Куда вы его дели? На живодерку отвели, а?!
– Сам сбежал. И не виновата я ни перед тобой, ни перед твоим Лопухом! Зря зверем на меня глядишь! Да и разве сказать правду - ябеда? Врать-то, кому ни соври, грех великий, всегда и всем правду говорить надо! Об том и батюшка Серафим на уроках закона божия...