Пашкины колокола
Шрифт:
– Читай-ка!
Андрей прочитал вслух:
– "Калужский Совет разгромлен. Многие его члены убиты. Гражданская война объявлена! Правительство, помещики сомкнутым строем идут против крестьян, солдат и рабочих. Необходим немедленный отпор!.."
Пашка, неотрывно смотревший на брата, поразился выражению его лица никогда не видел у Андрюхи таких напряженных, недобрых глаз.
– Да, сын!
– вздохнул Андреич, вставая вслед за Андреем из-за стола.
– Не жалеют они нашей кровушки!
Ответил Андрей от двери, надевая шинель:
–
– Андрюшенька, милый!
– окликнула мать.
– Ты что же? Совсем уходишь?
– К вечеру приду, мам! Теперь в госпиталь, за Сапуновым. Вместе в Московский рабочий Совет подадимся! Есть там верные люди: Оля Варенцова, Емельян Ярославский, другие. С ними совет держать будем... Военному делу народ надо учить, к бою готовить. Ишь Калуга-то что показала! Много наших они там побили!
– Надевая фуражку, Андрей невесело усмехнулся: - А ты куда нацелился, Арбузище?
– С тобой, братка!
– Ну, айда, подручный!
– Ужо с порога Андрей обернулся к отцу.
– Как он, батя? Шуровать у горна подучился?
– Вовсю шурует! Добрый кузнец растет!
Пашка шагал по знакомым улицам рядом с Андреем, с гордостью поглядывая на встречных. Дождик перестал, и кое-где сквозь белесую рвань осенних облаков просвечивало синеватое, выцветшее небо. Мерзли очереди у хлебных и бакалейных лавок.
На Малой Серпуховской, неподалеку от Коммерческого, братьев остановил радостный крик:
– Андрюша! Павлик!
Это торопились в институт Люсик и ее подружки - всегда веселая, остроглазая Катя Карманова и тихая, молчаливая Наталка Солуянова. Люсик крепко пожала братьям руки.
– Куда, Андрюша?
– Да к ребятам, к двинцам, в Озерковский.
– Вечером в завком зайдете, Андрей?
– Обязательно!
В госпитале Андрея ждали. Привезенных из тюрьмы двинцев начальство госпиталя побаивалось, и потому они пользовались относительной свободой. У кого хватало сил, бродили из палаты в палату, гуляли во дворике.
Сапунов и еще один незнакомый Пашке солдат встретили Андрея у ворот.
– Тут мы, Андрей, такую штуку обмозговали, - сразу приступил к делу Сапунов.
– На долгий покой нам в госпитале рассчитывать не приходится. Чуть на поправку - и начнут они нас поодиночке распихивать по разным полкам, лишь бы от Москвы подальше. Слушок идет, в Витебск собираются везти.
– Другого нам и не ждать, - сказал Андрей.
– Вместе мы - сила, вот они нас и разгоняют.
– Так, - кивнул Сапунов.
– Давайте-ка отойдем в сторонку, чтобы без лишних ушей. Братишка не из болтливых?
– Ну!
– улыбнулся Андрей.
– Понимает, что к чему! Член молодежной ячейки в помощь партии.
– Дело! Ну, пошли!
За кустиками сирени в окружении старых лип зеленела облупившейся краской беседка.
– Ты, Паша, покарауль возле, - приказал Андрей.
– Понятно? И не морщись. Тут обидного для тебя нет.
– Ладно!
– буркнул Пашка.
– Не глупенький...
Присел на низенькие ступеньки, огляделся. Под госпиталь приспособили пустующий особняк - видно, хозяева после февральской сбежали туда, где безопасней. Вдоль стен валялись оторванные от ставней доски, садик заброшен, в беседке выбиты цветные стеклышки в окнах.
Пашка прислушался к разговору в беседке. Высокий и резкий, чуть приглушенный голос Сапунова был хорошо слышен.
– Вот мы составили письмо к рабочим депутатам Москвы. Давай, Андрей, послушаем да исправим, если что нескладно сказано. Пишем мы так... "Солдаты разных частей Двинского фронта 5-й армии, освобожденные из Бутырской тюрьмы, приветствуют Совет рабочих и солдатских депутатов. Сегодня узнали мы, будто хотят нас направить в распоряжение этапного коменданта города Витебска по общему списку, а там, быть может, нас опять посадят в тюрьму или раскассируют по разным частям, где офицерье задушит нашу революционную силу. А потому, ввиду полного истощения наших сил вследствие голодовки и долгого пребывания в тюрьме, просим московских товарищей депутатов хлопотать перед военным округом об оставлении нас при Московском гарнизоне на два-три месяца". Вот такую бумагу, Андрей, мы думаем передать Совету. Как твое мнение на этот счет?
Привстав, Пашка заглянул в беседку. Напряженные в раздумье, худые лица, подрагивающие губы Сапунова, суровые глаза брата под козырьком фуражки.
– Нести такую бумагу, - продолжал Сапунов, - в насквозь буржуйскую городскую думу нет смысла. А вот в рабочий Совет...
– Не связаться ли нам поначалу с Савеловским госпиталем?
– перебил Андрей.
– Им, должно быть, тоже грозит, подпишутся и они. Тогда наша просьба к Совету поувесистее станет! Там их четыре сотни. Сила!
– Верно, Андреев!
– похвалил незнакомый Пашке солдат.
– Сначала в Савеловский, а уж оттуда в Совет. Оно посерьезнее будет! Пошли!
Следом за братом и его спутниками Пашка добрел до Озерковской набережной и там постоял, глядя уходящим вслед. Дымилась паром холодная река, блестел позолоченный купол церкви на том берегу, чернел горб моста. Ветер тащил по мостовой ржавые листья.
Возвращаясь домой, Пашка в начале своего переулка столкнулся с ершиновской "принцессой". Танька шла навстречу, помахивая в такт шагам вышитой бисером сумочкой. Пашка хотел пройти мимо, но Танька сама окликнула его:
– Пашка!
– Ну?
– Я вчера Лопуха видела. У студентов, во дворе их столовой. Он меня узнал. Я к забору подошла, позвала, он и подбежал. Конфетину леденцовую у меня взял. И руку мне лизнул.
– Врешь!
– вскинулся Пашка.
– Да за что он тебе руку лизать станет?! За то, что на живодерку норовили отправить? Да?
Танька долго не отвечала, с непонятным укором глядя в глаза Пашке. Вздохнула, пошла дальше, но тут же остановилась и сказала негромко и грустно:
– Я думала, ты умный. А ты дурачок безмозглый. Я же не на Лопуха, а на тебя злая тогда была. Потому все и вышло... Эх, ты!