Пашкины колокола
Шрифт:
"Казнь любимого старшего брата Александра не могла пройти бесследно для младших братьев и сестер, - говорилось в той статье о семье Ульяновых.
– И мне всегда, глядя на Ленина, думается: вот человек, крещенный для революции кровью любимого брата..."
Со страхом повторяя эти слова, Пашка как бы примеривал их к себе: а смог бы он сказать так, если бы враги убили Андрея? И с холодеющим сердцем, стискивая до белизны губы, отвечал себе: да, смог!
Митинги запоминались Пашке и яростными, чуть не до драк, спорами с меньшевиками-оборонцами, кричавшими, что святая
Кто-нибудь из местных партийных или из двинцев, тоже бывавших на митингах, отвечал:
– Да временные подлюги Ильича без всякого суда сожрут.
Как-то в конце октября Андрей не явился на ночь домой. Вся семья, а особенно мамка, беспокоилась о нем: что стряслось? Утром, так и не дождавшись брата, Пашка помчался в Сытинскую за "Социал-демократом".
Печатный цех типографии немного напоминал ему завод: так же пахло нагретым металлом и машинным маслом. Только нет удушающего жара горна, змеиных языков пламени, буханья молотов.
Получив пачку газет, Пашка обычно пристраивался под лампочкой у двери, бегло просматривал заголовки. И когда являлся на завод, знал все новости. Каждый день ждал, что именно с этих влажных, пахнущих краской и керосином листков ударит то, чего с таким нетерпением ждут все.
В тот день Пашка оказался в типографии первым из газетчиков-мальчишек и, получив газеты, прижавшись в уголке, нетерпеливо развернул номер.
Вот оно! Телеграмма из Питера! Черные, крупно набранные строки.
"Сегодня ночью Военно-революционный комитет занял вокзалы, Государственный банк, телеграф, почту. Теперь занимает Зимний дворец. Временное правительство будет низложено. Сегодня в пять часов открывается съезд Советов. Переворот прошел совершенно спокойно, ни единой капли крови не пролито. Все войска на стороне Военно-революционного комитета". Чуть пониже подпись: "В. Ногин".
Пашка несся домой как на крыльях, словно зная, что за эти тридцать сорок минут вернулся брат.
Но уже на повороте с Серпуховской в Арсеньевский переулок Пашку остановил глухой, размеренный топот, будто где-то неподалеку вышагивало по мостовой огромное многопудовое чудище. Остановился, всмотрелся в промозглую предрассветную темь.
По середине мостовой стройными рядами, однако без барабанов и песен, шли одна за другой военные шеренги. Смутно поблескивала сталь ружейных стволов. Впереди, у знамени, гордо запрокинув голову, отбивали шаг офицеры.
Ага! Это же юнкера из Александровских прапорских школ, там их целых три. Ишь вышагивают, словно на параде! С тысячу, пожалуй, наберется.
Молча, без команд, прошли юнкера мимо. В промежутках между ротами офицеры. За последней шеренгой каждой роты пулеметчики катили гремевшие колесами пулеметы-"максимы". Потом проехали зеленые снарядные двуколки и походные кухни. Похрапывали лошади, валил из ноздрей пар...
"Тоже, видно, узнали про Питер", - смекнул Пашка.
И рванулся, побежал к дому.
Предчувствие не обмануло: Андрей вернулся.
На столе шумел самовар, перед батей и Андреем стояли чашки, но ни тот ни другой не прикасались к чаю. Лицо Андрея горело возбуждением, красное, потное, будто он только что вышел из парной бани. Глаза блестели радостным нетерпением. Шинель и фуражка лежали на лавке рядом с ним.
– Ну вот потому и не мог прийти, пойми, мам! Как получили телеграмму, тут же и выборы Московского Военно-революционного комитета. Такие же немедля созданы и по всем районам Москвы и у нас, в Замоскворечье. А двинцы для любого пролетарского Совета самая надежная опора. Вот и бросились мы с Сапуновым распределять ребят, кого куда и кого в командиры выбирать. Об оружии тоже позаботиться нужно. Чует сердце: хоть в Питере, как сообщает Ногин, обошлось без крови, у нас ее не миновать!
Мамка плакала, размазывая по щекам слезы.
– Стало быть, сынонька, снова на жизнь-смерть драться кинешься?
– А как же, мам?
– засмеялся Андрей.
– Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Пришел и наш час! Наконец-то установим в России светлый справедливый мир. Тут не плакать, а радоваться надо самой высокой радостью!
Андрей оглянулся на Пашку.
– Давай, давай газетки, братишка. Ты все спрашивал: когда да когда? Дождались!
Пашка рассказал о прошагавших по Малой Серпуховке юнкерах. Шли-де походным строем: в полной амуниции и с пулеметами, со снарядными ящиками на двуколках.
Лицо Андрея посуровело.
– Не иначе - к главному штабу на Пречистенке стягивают. Значит, не собираются сдать власть без боя, без крови. Придется драться. Ну, я пошел!
– И я с тобой!
– попросил Пашка, когда брат надевал у порога шинель.
Андрей оглядел братишку.
– Маловат ты, Арбузик, для боя! Беги лучше к Шиповнику. Может, там понадобишься для каких побегушек.
Андрей ушел. Мать сидела у стола, бессильно сложив на коленях руки.
Вбежал запыхавшийся, растрепанный Витька Козликов.
– Пошли, Пашка!
– крикнул он, не закрывая двери.
– На завод машину винтовок с вокзала привезли, раздают всем. Батя и его напарники нашли в тупике десяток вагонов под пломбами. В них навалом винтовки и патроны! Айда, а то опоздаем!
Андреич надел промасленный ватный пиджак, нахлобучил шапку.
Мамка поднялась из-за стола.
– И ты, отец, туда?
– Где же мне быть? За чужую спину, мать, не привык прятаться!
– А я?
– спросила она.
– В сторонке? Да, отец?
Андреич подошел к жене, снял шапку, поцеловал в щеку.
– Я спрошу так, милая: носила ты в тюрьму передачку арестантам? В солдатские казармы с призывом ходила?.. Ну и думай, где в грозовую пору тебе быть. Когда бои начнутся, дела для женских рук, мать, везде хватит. Словом, слушай, куда тебя сердце зовет!
Андреич пригладил седые волосы жены, оглядел Пашку и Витьку.
– Вы, малолетки, лучше бежали бы к Люсеньке, как велел Андрей. Вдруг и пособите чем.
Но мальчишки не послушались, побежали к заводу.