Passe Decompose, Futur Simple
Шрифт:
– Мальчику недодали любви?- Я чувствую, как ее груди вдавливаются в меня, как оживает живот, как становится мокрым ее мох - где-то там на окраине нас, ее и меня. Под моими губами бьется жилка на ее шее. Doucement,- шепчет она, и то ли плачет, то ли смеется...
Стоном пытаюсь я заглушить имя ее...
* *
Я смотрю на нее, улыбаясь. Но сквозь тающие черты Сандры уже всплывает лицо Жюли. В растерзанной, во все еще вибрирующей тьме я вижу в ее глазах страх. Она хочет что-то сказать. Но не может. Вспыхивает огонь зажигалки. Жюли протягивает мне зажженную сигарету.
– Tu etais superbe....
– The pleasure was mine...Indeed. One more time...
* *
На её: - Ты останешься?
– он крикнул в открытую дверь ванной: Да!
Как и прошлой ночью, воздух был словно дыхание больного: жар и гниль. Из улицы Булочников медленно выползло такси. Он погремел мелочью в кармане и зевнул. Этот сукин сын Реми в банке! Из-за займа в паршивых пятнадцати тысяч они готовы тебя допрашивать, как в гестапо!
Кто из родственников скончался от инфаркта? Подпишите здесь. От инсульта? Вот здесь - инициалы. Рак? Психические отклонения? Пройдите со мной... Засучите рукав. Левая, правая - мне все равно... Анализ крови обязателен... Мари-Клод! Мадам Касскуй сделает вам рентгеноскопию и ректальную эхографию. Если анализы докажут, что вы здоровы - я забыл мочу, вот пробирка - комиссия решит на следующей неделе, может ли наш банк дать вам ссуду. Прижмите вату. Вы изрядно бледны, приятель... Под шестнадцать процентов. Вставьте палец. Нет, средний. Скажем так: давление и пульс. На чем мы? Тридцать шесть месяцев выплаты. Надеюсь, вы не должны другим банкам? Смотрите в глаза! Я вынужден поставить крестик. Здесь. Обильное потовыделение. Экстрасистола. Скачок давления. Распишитесь. Нет, лучше шариковой. Шесть экземпляров. Нажимайте, а то придется всё сначала. И дату. О'кей. Тринадцатое августа тысяча девятьсот... Почему они говорят - летит? Оно дергается! Скачет! Топчется! Девяносто первого. Всяческих благ! Самого-самого! Был чудовищно рад...
Медленно он добрел до Бульмиша, продрался сквозь толпу итальянцев, пожиравших мороженое на перекрестке с Сен-Жермен, как в тумане потащился вниз по набережной.
На Новом мосту стройная девушка выгуливала нервного колли. Проходя мимо, он тайком заглянул ей в лицо: девушке было сильно под девяносто.
На террасе "Собаки, Которая Курит" сидел Робер - старый приятель и такой же старый мудак. Борис остановился, потом лениво сел и просидел, не заметив, минут двадцать. Робер только что купил дом в Лаванду. В прошлый раз, когда они виделись, Робер только что купил квартиру возле парка Монсо. Он улетал наутро на Сейшельские. В прошлый раз он улетал на Сен-Мартан.
Лет десять назад Робер издавал журнал: левый, хулиганский, веселый. Потом он прогорел. Потом занялся недвижимостью. С тех пор он гонял на "порше", заваливался в гости с трехметровыми манекенщицами, платил за всех в кабаках и был дико скучен.
– Баюшки. Dodo. Пора и честь...
– выдавил наконец Борис, вставая. Их столик был последним уцелевшим на террасе. Все остальные стулья и столы официант уже снес вовнутрь и стоял в дверях, поджидая. Робер всегда оставлял царские чаевые.
* *
Спеленатый ночью, в темных шелках её лежал он, чувствуя в проеме окна слабо пульсирующий старый город. Горячее тело его вытягивалось и закручивалось, двигалось всеми углами, пытаясь сползти в сон. Дневные мысли, тени дневных мыслей держали его на плаву, отпускали, он с головой уходил в подвижную воду сна, но какая-нибудь одна, не мысль, не тень ее, а кривляющийся призрак, тень тени, выталкивала его на поверхность во влажные складки простыней, в эти широкие размотавшиеся бинты, в эту комнату, в которую через пробоину окна натекала ночь.
Не зажигая света, он протянул руку и нащупал на ночном столике возле холодного браслета часов - рисовое зерно снотворного. Чудовищная горечь набухла под языком, сковала горло, порыв ветра тронул занавеску, звякнули деревянные кольца и запахло остывающими крышами, летней пылью и совсем слабо, жасмином. Тихо, на цыпочках, начал подкрадываться дождь. Где-то под карнизом зашуршал
Драхма под языком растаяла, а перевозчика не было и в помине. Профсоюз Перевозчиков Трех Рек. ППТР. Плеск весел и скрип уключин. Забегаловки нижнего берега Коцита и пивнушки верховий Стикса. Надпись над дубовой стойкой: "Солодовый эль "Мертвая Голова". Только что умершим - вечный кредит!" Воды трех подземных рек, сливаясь вместе, шумят бархатно-черным водопадом. Этаким "гинессом" без отстоя пены. Если на месте слива, стока, сброса этих вод выстроить из мрамора, мрамора и гранита электростанцию, то... То масленично-черные угри молний зазмеятся по проводам и гирлянды стеклянных груш вспыхнут стопроцентно черным, без проблеска, светом... ГЭС им. Гадеса... Нет...! ГЭС им. Люцифера! "Смерть - это власть Сатаны плюс электрификация всего Ада!"
Экскурсии заспанных теней, бледных, как ростки сои, из Лимба в загорелый мускулистый рай, под голубое небо.
Агентство путешествий "Рай Ад".
Девятый круг по самым низким расценкам!
Уикенд в райских кущах! Семейным скидка 33%!.. И конкурирующее бюро путешествий - "Агентство Данте". Девицы, сделанные под Беатриче. Стучат на компьютерах, вырубленных из чистого оникса.
– Сожалею, сэр! На конец месяца в рай все продано. Арабы, сэр, шейхи. Скупают все подряд! Грех жаловаться... Осталось два места в пекло. Для убийц малолетних и насильников со стажем. Как вам? Подойдет?
Флорентиец все напутал. Настоящий ад - это лимб. Все серое. Все серое навсегда. Как шинель, как наждак, как пространство между Кенигсбергом и Кичигой. Клайпедой и Курильском. Керки и Кокуора. И на любую другую букву. Полумертвое. Полуживое. Не живое и не мертвое: limbus. Экскурсии автоБусами и лимБусами. Гы-гы-гы! Очень смешно, le maitre des corny jokes...
Занавеска надулась опять, наполнилась как парус, опала... Я список кораблей прочел до середины. Аркесилай, Леит, Пенелей, Клоний, два здоровенных амбала - братья Аяксы. Аскалаф, Антрекот, Антиф, Гуней, Асканий... И все провоняло сыромятной кожей, кислой медью, свежеструганным деревом, смолой, козлятиной и дымом. Эпистроф, Эпиграф и сын Лаэрта. Наверняка был полтинником. Папаша, на самом деле, из Яфы. Спорю на канистру фалернского. Аминь.
Он протянул руку к часам, не дотянулся и медленно сполз на другой край постели. Гийом купил "роллекс", тяжелый, как... Vingt-quatre mille! Cretin! И загнулся на той же неделе в сауне. С килограммовым "роллексом" на волосатом запястье. Готовым протикать до второго пришествия. Нужно хоронить avec. По дну переулка медленно прошли тяжелые. Мелкие, семенящие, обещая истерику, промчались вдогонку. Пауза. Всхлип. Нервный смех. Тишина. Ничего.
Он представил себе город: тысячи тысяч постелей. Аккуратно заправленных, плоских, запаркованных как машины на лето в душных темных спальнях. Смятые и растерзанные, как его собственная: молчаливая возня с Морфеем: кто кого. Резного дерева, с причудливыми изголовьями, с распятьями на стенах, с портретами, фотографиями, афишами... Та худая гибкая филиппинка, над постелью которой висел двухметровый Ленин. Какой ужас! Оделся и ушел после неудачной попытки. Взгляд вождя сверлящий задницу... Поди тут... Постели с бронзовыми башенками и шарами - буддистские храмы! С балдахинами, с зеркалами над ними, огромные, как у Дежлы - за ночь не переплывешь! Дежла, лань, дитя, воспаленный монстр... Занялась производством потомства. Жиреет на финиках и марципанах... Сдвоенные кровати с хитрыми механизмами, регулирующими наклон и плотность, с гарантией на пятьдесят лет, как у Девинье. Пятьдесят лет храпа, стонов, сопения... Детские кровати, всегда немного жалкие, как бы ненароком попавшие под пилу, временные, как проездной билет из А в Б, из яслей в первый класс, из седьмого - на продавленную лежанку учительницы по географии, чьи холмы и долины, ах, не найти ни на одной карте.